19-я жена - Дэвид Эберсхоф

В тот вечер, на лекции, я ожидала чего-то вроде ответа любезностью на любезность со стороны миссис Вудхалл, но ничего подобного не последовало. В конце вечера слушатели обнимали меня за то, что я поделилась с ними историей моей жизни. Лекция прошла успешно, однако я улеглась в постель, мучимая тревогой.

На следующее утро мы пересекли Миссисипи и покатили в санях вниз по берегу, к Нову. Мы приближались к нему с севера, нанятая нами упряжка лошадей радостно топала по хрустящему снегу. День был ясный и холодный, высоко стоявшее солнце не прогревало воздух, голубое небо казалось тонким и хрупким. Лоренцо то и дело выглядывал из-под пледа, возбужденный тем, что увидит город, о котором столько слышал от бабушки. Настроение майора Понда было куда мрачнее. «До Квинси еще пятьдесят миль, — повторял он. — У нас мало времени».

Мои воспоминания о Нову были одновременно и четкими, и весьма ограниченными — миниатюрными портретами детского ума. Они возвращались ко мне, вызывая ощущение какого-то теплого омовения, как это часто бывает с воспоминаниями раннего детства. Мне виделись ровные, чистые улицы, где мы жили, наш опрятный кирпичный дом, стоящий лицом к такому же дому на противоположной стороне дороги. Мысли о каретной мастерской моего отца всколыхнули другие воспоминания, не приходившие мне на память уже многие годы. Я вспомнила горький вкус густого дыма из кузнечной трубы, мерцающую красноту раскаленного на огне железа и искры, сыплющиеся из-под молотка Гилберта, подковывающего лошадь. Это заставило меня припомнить и зловонный, почти звериный, запах, исходивший от реки летом, то, как это зловоние медленно поднималось вверх по берегу, и другой, сухой, безжизненный запах зимнего ветра, сбегающего с Храмового холма. Я вспомнила маму, тогда еще молодую женщину, ее чистую преданность, ее простую и искреннюю манеру вести себя. И отца, подвижного, много и упорно работавшего, его лицо, которому еще только предстояло посмуглеть и огрубеть. Вспомнился Бригам, значительно моложе, чем теперешний, плотный, но еще не толстый, с мальчишеской широкой улыбкой. Как помнятся мне его поступки, трогавшие его последователей: вот он идет по улицам Нову, приглашая к себе жителей города, угощая их, помогая, участвуя в строительстве дома или амбара или в подготовке поля к посеву. В те дни он еще не утратил чувства юмора: я вспомнила тот день, когда он зашел к нам в конюшню и назвал нашего жеребенка, из-за необычно высокой, словно шапка надо лбом, белой гривы, Мистер Папа.

Но более всего запомнился мне Храм на холме. Когда я была маленькой, куда бы я ни шла, в каком бы месте города ни находилась, я всегда искала взглядом его башню, увенчанную золоченой статуей ангела Морония. Сияние солнца на этом золоте успокаивало, словно мамина рука, гладившая меня по головке. Я думала об известняковых блоках, похожих на гигантские кубы льда, и о том, как мой отец и братья, вместе со всеми мужчинами и мальчишками Нову, трудились, чтобы подтащить их на место, используя канаты, ворот и мулов. И как солнце сияло сквозь стекла овальных окон Храма, и как звонил бронзовый колокол. Вероятно, ярче всего мне запомнился Храм высоко над Миссисипи, непоколебимо стоявший на холме, когда мы уходили через реку в далекий путь к земле обетованной — Сиону. На протяжении многих миль я смотрела, как Храм становился все меньше и меньше, отражая солнечные лучи, затем чуть мерцая на горизонте, пока не пропал из виду.

— Ты уверен, что мы правильно едем? — спросила я у кучера.

— Нову. Прямо перед нами.

Я сказала, что тут что-то не так. Ведь я не вижу башню.

— Какую башню?

Когда мы въехали в город и поднялись на холм, кучер спросил:

— Вы что, это имеете в виду?

Он указывал на руины, на обломки камней, беспорядочно наваленных друг на друга. Все, что сохранилось от знаменитого Храма, была его задняя стена с двумя поддерживающими колоннами; ее верхний край был иззубрен, словно остальную часть здания от нее просто оторвали. Разрушения были подобны тому, что можно видеть, как я понимаю, в Риме или в Греции.

Напротив нас стояли двое паломников, видимо из первых поселенцев, пожилая пара, смотревшая на руины. Это были небольшого роста, согбенные годами люди, с бледными, теперь уже навсегда серыми лицами. Они оглядывали свою утраченную святыню угасающими глазами. Стояли они довольно далеко от нас, но зимний день был таким ясным, что даже на расстоянии я смогла разглядеть слезы, застывшие на их щеках.

Это огромное потрясение — увидеть здание, которое ты знаешь с детских лет, разрушенным. В нашей жизни существуют определенные строения, которые, как мы наивно полагаем, будут стоять вечно: наш первый дом, наша первая школа, наш первый храм. Увидеть, что они грубо повержены, — значит получить самый безжалостный из жизненных уроков. Время отнимает все.

Мы спустились с холма на равнину. Там, где в былые времена стояли дома, я не обнаружила ничего, кроме пустых участков или куч кирпичей. На углу улиц Парли- и Кимболл-стрит я заметила в снегу очертания фундамента. Кроме этого, там не было ничего, только одинокий покосившийся столбик ограды торчал из сугроба. Я сказала Лоренцо, что когда-то я здесь жила.

— Но ведь здесь ничего нет.

— А когда-то было.

Тут я велела кучеру ехать дальше. По пути прочь из Нову мы проезжали место, где, как мне было известно, находилась могила Джозефа Смита. На ней не было никакого памятного знака, только аккуратный холмик голубоватого снега.

В каком бы противостоянии Святым Последних дней я ни находилась, я не испытывала радости от зрелища столь полного разрушения. Я не верю мифам древних греков с их вечно ссорящимися богами и громоизвержениями, но тем не менее я все равно чувствую горечь утраты, когда гляжу на гравюры с изображениями их руин. Кто не испытает жалости при виде одинокой дорической колонны, стоящей посреди целой площади обломков? Или торса прекрасного юноши, отдельного от всего остального? Зрелище уничтоженного Нову было подобно сообщению о том, что твой давний знакомый скончался много лет тому назад. Такая весть рождает чувство вины: как же я могла не знать об этом? Пока мы ехали в Квинси, в моем мозгу формировался трудный вопрос: не станет ли моя миссия причиной такого же уничтожения Святых? Как буду я чувствовать себя, если в один непрекрасный день обнаружу Город у Большого Соленого озера обращенным в груду камней?

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ЖЕНА

Глава двадцать седьмая

Враги издалека

В Бостоне лев зарычал. После успешного турне по центральной части страны, включая отклонение от маршрута — заезд в Висконсин и наслаждение его теплыми объятиями, майор Понд и мы с Лоренцо направились на Восток. Само путешествие оказалось более всего неприятным для наших носов. От вагона просто несло упадком: хлюпающая грязью плевательница, несвежие сэндвичи, немытые пассажиры, отвратительная уборная. Насколько это было возможно, мы с Лоренцо большую часть времени проводили у окна, предпочитая вагонной вони холодные порывы сквозняка. Мы проводили часы, глядя на заснеженные равнины Индианы, Огайо и других штатов. Поля в снежных сугробах, из которых несгибаемо торчали коричневые кукурузные стебли; фермерские дома, съежившиеся под бушующим ветром… Поезд несся мимо, а они появлялись снова, уже на другой ферме, но все такие же. Вдали простиралась ровная земля, ничто не возвышалось над нею, кроме — кое-где — рощи каштанов, нагих и скелетоподобных в зимнем освещении, или силосной башни, одиноко стоящей, словно минарет. Ни гор, ни ущелий, ни широких долин — я уже тосковала по величественному Западу!

Наконец 18 февраля мы прибыли в культурную столицу нашего государства. Выйдя из здания вокзала и стараясь сориентироваться в этом большом, оживленном городе, я обнаружила свое имя, кричащее с афиши. Под эгидой «Лицеума» Редпата было размещено объявление о моей лекции в Тремонтском храме, имеющей состояться завтра вечером. Я была благодарна за такую рекламу, но почувствовала какое-то беспокойство, однако я приписала это чувство усталости и волнению перед первой встречей с мистером Редпатом. Моя лекция в Бостоне должна была определить, попаду ли я в его именной список, или он велит мне идти своей дорогой. При его финансовой поддержке я могла бы поехать в Нью-Йорк и Вашингтон. Без него было весьма сомнительно, чтобы нам удалось заключить еще какие-либо контракты здесь, на пресыщенном общественными событиями Востоке.

Мы встретились с мистером Редпатом в его агентстве «Лицеум» на Бромфилд-стрит.

— Так вот она какая — головная боль Бригама! — произнес он.

Этот маленький человечек, весом не более ста пятидесяти фунтов, бегал по своему кабинету, размахивая письмами и телеграммами, полными сообщений обо мне. Он следил за моими поездками по стране, посылая за обзорами местных газет и оценивая мою привлекательность для публики через целую цепь контактов.