19-я жена - Дэвид Эберсхоф

Как мне описать этот день? Даже теперь, уже написав так много страниц, я чувствую себя неспособной обрисовать первые одинокие часы после той атаки. Я заставила себя одеться и поехала в контору мистера Редпата. Видел ли мой новый патрон сегодняшние новости? Конечно, как и большая часть Бостона, насколько он может себе представить. Несколько наведенных им справок подтвердили мои еще большие опасения: телеграф разнес эту новость по всем, даже самым мелким, газетным редакциям страны. Любой человек, заинтересовавшийся моей историей или страданиями женщин Юты, к полудню уже услышал эту сплетню. Я представляла себе Бригама в его кабинете в Доме-Улье, в тесном окружении бухгалтерских книг и географических карт: он поудобнее устраивается в кресле и просматривает газетные статьи. Его секретари входят и выходят, принося ему обзоры с Востока и Запада, каждый из которых еще более уничтожителен для меня, чем предыдущий. Эффект подобен тому, как очередная лопата грязной земли сыплется в могилу: медленно-медленно заполняется яма, и тело захоронено навеки. Мне представилась усмешка на тонких губах Бригама, незаметная даже его служащим. Я была уверена: его мысли заполняет лишь одно слово: ПОБЕДА!

У мистера Редпата я спросила, не следует ли мне отменить лекцию.

— Я скажу вам об этом через час.

Он принялся выяснять влияние сплетни на мою репутацию, разослав чуть ли не полдюжины шустрых помощников и клерков по улицам города послушать утренние разговоры. Он и сам собрался пробежаться к Тремонтскому храму. Возвращают ли билеты? Собирается ли там толпа — меня поносить?

— Я все выясню, — пообещал он и засеменил прочь, как рыжий лис.

Через час он возвратился с добрыми вестями:

— Билеты проданы. Все до одного. Там, кажется, была настоящая свалка, когда касса открылась.

После полудня пришли новые враждебные вести. Вторая статья, от того же нашего безымянного приятеля, на сей раз опубликованная в «Чикаго таймс», пробежалась по телеграфным проводам. Теперь миссис Вудхалл утверждала, что она стала свидетельницей моих неблагоразумных поступков в Берлингтоне. Однако эта великая дама, друг всего женского рода, желала, чтобы вся Америка узнала: она-то меня не осуждает! На самом деле она меня всячески поддерживает, выступает за мое право на свободную любовь. «Теперь она поистине свободна», — радовалась за меня эта женщина.

— Когда следующий поезд? — спросила я. — Мне не важно, куда он идет. Мне надо немедленно уехать!

— Миссис Янг, — сказал мистер Редпат, — вам надо взять себя в руки.

Но я не могла. Я носилась по его конторе, собирая вещи — шляпку, сумку, перчатки и свое пальто пурпурного цвета, которое после Денвера приносило мне столько удачи. Я окликнула Лоренцо. Мальчик сидел за письменным столом Редпата, у самого уголка, совершенно поглощенный рисунком, над которым трудился. Когда я сказала ему, что пора уходить, он поднял свое произведение.

— Это — ты, — объявил он.

И это действительно была я — добрый, с любовью нарисованный портрет на той самой газете, которая так злобно меня оболгала. Черная тушь его рисунка почти совсем скрыла лживые газетные строки.

Больше всего меня встревожило предательство незнакомцев. Кто был тот Специальный Корреспондент, так упорно стремившийся меня уничтожить? А миссис Вудхалл? Неужели она так наказывает меня за то, что я отказалась принять ее визит? В тот день я некоторое время вообще не могла говорить. Я в волнении сидела в кабинете мистера Редпата, глядя на вделанные в рамки телеграммы от президента и генералов и на памятные подарки со сцены — мечи и шпаги с выгравированными надписями, программки с автографами и пыльный страусовый плюмаж. Я ощущала, как что-то ускользает от меня, будто я теряю почву под ногами. На ум снова пришли руины Храма — груды мусора, яркое зимнее солнце на истертых белых камнях.

С того момента, как я прочла утром газету, в моей груди росло какое-то чувство, определение которому я никак не могла найти, но теперь оно выявилось, став тяжелым и прочным как камень.

— Это Бригам, — произнесла я.

— Что такое, миссис Янг?

— Это дело рук Бригама. Он купил эту статью в газете.

Историки говорят о непредсказуемых последствиях запланированных событий. Последствием атаки на мою репутацию стала толпа на ступенях Тремонтского храма. Пришлось отказать почти тысяче желающих попасть на лекцию. Стоя за занавесом, перед тем как выйти к моей аудитории, я слышала шум, крик и возгласы, возмущенные голоса, утверждавшие, что им были обещаны места.

— Я мог бы заполнить это помещение вдвое большим количеством людей, — сказал мистер Редпат. — И девяносто пять процентов из них — на вашей стороне.

Моя лекция в Бостоне была вполне обычной, но прием оказался далек от обычного. Меня принимали на волне такого огромного энтузиазма, какого я до тех пор еще не встречала. Лекцию я закончила, опровергнув обвинения в свой адрес и заявив: «Сама я не могу сказать, как и какими средствами, но сердце мое знает столь же четко, как я знаю лица моих сыновей, что в этих нападках на мою репутацию замешана Церковь Бригама. Со временем я это докажу, и если здесь сегодня есть кто-нибудь, подвергающий сомнению мои испытания или правдивость моей истории, то, когда эта ложь будет разоблачена, он сможет сам увидеть, до какой степени способен изолгаться Бригам Янг».

За триумфом в Бостоне последовал провал в Нью-Йорке, так как колкая статья мисс Ли предшествовала моему появлению там. Редакторы ее газеты подкрепили ее мнение целой горстью репортажей, подвергавших сомнению достоверность истории моей жизни. Обзоры, приходившие из Бостона, не смогли произвести впечатление на ньюйоркцев, подобных Фоме неверующему. Более половины мест в «Зале Ассоциаций» зияли навстречу мне, словно пустые глазницы. Мое заявление о безвинности было встречено скучливой зевотой.

Я спросила мистера Редпата, не повредила ли сплетня моему главному призыву.

Он погладил свои бакенбарды:

— Нью-Йорк — странный город. Подозреваю, что сплетня не так сильно повредила вам, как ваша реакция на нее. Этому городу грешники нравятся гораздо больше, чем святые.

Пока мы оставались в Нью-Йорке, я смогла встретиться с редакторами нескольких издательств по поводу моего мемуара. Наибольшее впечатление произвел на меня мистер Э. из издательского дома «ИСТОН и Ко». Это был тощий, проницательный человек, похожий на прусского немца, с толстым, как небольшая репа, носом. Он умно и сочувственно, хотя и чуть нервно, говорил со мной о моих бедах, его хрупкие, алебастровой белизны пальцы так и порхали вокруг.

— Очень важно показать каждому из нас, каково это для всех женщин Юты, — говорил он. — Вам нужно сделать ясным для всех, как дурно многоженство, показать, что оно не просто неприятно, а поистине разрушительно для души. Вам нужно показать, что речь идет не только о супружестве, что это вопрос морали в целом. Таким образом вы привлечете читателей на свою сторону. Это издевательство, и мне представляется, что Бригам просто насмехается над всеми нами и над фундаментальными основами нашей страны.

Мистер Э. — человек, который никогда не был женат и в ком я заподозрила глубочайший религиозный скептицизм, проявил необычайное сочувствие к моему сюжету. Я согласилась набросать небольшое резюме моей истории для этого молодого, гибкого, как кошка, редактора.

(С тех пор многие мои критики облыжно винят меня в том, что я выходила из издательства «ИСТОН и Ко» с сумками, полными денег. Одна из газет даже поместила иллюстрацию, где я с трудом тащу огромный мешок золота, к боку которого прикреплена голова Бригама. Это еще одно искажение действительного положения дел. За свою работу я ничего не получила вплоть до той поры, когда продавцы компании «ИСТОН» стали собирать по всей стране подписку на тот самый том, который вы теперь читаете. Мистер Э. разослал телеграммы, объявляющие о возможности предварительных заказов, подобных тем, какие принимались на книгу миссис Стоу,[131] и только тогда последовало мое первое вознаграждение. Неужели это дурно, когда автор получает деньги за свой труд? Чтобы не было недоразумений, должна сказать, что мистер Э. убеждал меня не включать в книгу этот абзац. Скобки — уступка его беспокойству.)

Из Нью-Йорка мы последовали в Рочестер, Баффало и Балтимор. В те дни мы с майором Пондом тратили много времени и денег на то, чтобы расследовать клевету Бригама. С помощью мистера Редпата мы составили список всех газет страны, перепечатавших ложные обвинения. Я сама написала по письму редактору каждой из них. Майор Понд сделал то же самое. История моей жизни была известна всем, а его — нет. Когда он приехал в Солт-Лейк, он был вдовцом, недавно потерявшим жену. С тех пор как мы с ним познакомились, не проходило ни дня, чтобы он не говорил о ней и о том, как он тоскует по ее звонкому смеху.