Лев Гумилев: Судьба и идеи - Сергей Лавров

Для Л.Н. Александр Невский — ярчайший пример пассионария. Он — мастер маневренной войны, он наиболее последовательный борец за Русь, защитник суперэтноса и его культуры от железного натиска католической Европы или, что одно и то же, от колониального порабощения891. Поэтому он отказывается от любого культурного обмена с Западом, даже от дозволения религиозных диспутов892. Союзом с монголами ему удалось остановить крестоносный натиск. Поэтому договор Александра с ханами Батыем и Берке, согласно мнению Л.Н., был по сути «военно-политическим союзом, а «дань» — взносом в общую казну на содержание армии»893. В этой борьбе он противостоит не только своему городу-республике, много раз предававшему его, он противостоит этносу, находящемуся, согласно Л.Н., «в маразме», в полной неспособности к отражению внешней угрозы... Здесь Л.Н. явно перегибал в угоду своей концепции, но не так уж сильно. Не так сильно, ибо очень осторожный в оценках Г. Е. Грумм-Гржимайло тоже отмечал, что «князья не испытывали ни государственного, ни национального стремления к единству»894.

Важнее всего для нас все-таки не оценки историков XIX или XX в., и даже не гумилевское признание всех заслуг князя Александра и его безусловной пассионарности. Гораздо интереснее и весомее оценка Александра

172

Невского в более близкое к нему время. Несмотря на то что он был канонизирован лишь в 1547 г., почитание его как святого началось сразу же после кончины: открытие мощей Александра Невского произошло перед Куликовской битвой, когда «бяху вси людие в страсе велице утесняеми»895.

Выбор пути стоял не только перед Александром, но и перед каждым русским человеком. Необходимо было выбрать ту культуру, которая ему больше подходила: западную, католическую, или восточную, православную. Ведущая роль тут, согласно Л.Н., принадлежала не догматике, а мироощущениям, «симпатичным друг другу»896. Здесь «срабатывала» такая таинственная сила, которую Л.Н. назвал комплиментарностъю, «срабатывала», естественно, в пользу «своего» суперэтноса. До нашествия «свои» — это греки, болгары, половцы, но не католики, не мусульмане. Согласно Л.Н., с западной стороны грозила подлинная оккупация, а с другой — «большой набег»897.

При всей необычности и условности гумилевского определения «большой набег» оно все же ближе к истине, чем «оккупация» или «порабощение», хотя бы потому, что ни на Руси, ни в Польше или Венгрии монголы не оставляли постоянных гарнизонов. Да и не могли они это сделать, ибо по реальным оценкам численность монгольской армии была где-то между 30 тыс. (Н. Веселовский) и 120–140 тыс. (В. Каргалов). При этом последние цифры, вероятно, завышены уже потому, что в этом случае нужно было иметь конницу примерно в 500 тыс. голов, а где взять корм, особенно зимой? Это абсолютно нереально и потому, что после похода в северной части Руси Батыю пришлось дать войскам продолжительный отдых в южнорусских степях «для ремонта конского состава»898. Слова древних авторов о 300–400-тысячной армии вообще фантастичны, т. к. это больше всего мужского населения тогдашней Монголии.

Могла ли даже 30–60–80-тысячная армия быть раздроблена еще на сотни гарнизонов? После побед Батыя, уже как главы Золотой Орды, на его долю приходилось всего 2 тыс. «настоящих» воинов, а с ополчением (т. е. отчасти «обслугой») — 25 тыс.899. Монголов ограничивало это соотношение сил; их толкало на союз с Александром Невским и другое: Батый хотел иметь надежный тыл, поскольку все время должен был считаться с внутриполитической обстановкой и интригами в самой Монголии, в улусе.

Комплиментарность «срабатывала» уже потому, что с начала «оккупации» до принятия Ордой ислама, как государственной религии (1312 г.), прошло более полувека. Первый мусульманин из правителей Орды — Берке (брат Батыя) в 1240 г. разрешил учредить в самом Сарае православную епископию. Ислам нравился отнюдь не всем татарам, и тогда они шли в русские княжества и оседали там, происходила метисация. «Так появились на Руси, — пишет Л.Н., — Аксаков, Алябьев, Чаадаев, Шаховской, Шереметев, Юсупов». В полном списке, включавшем 65 фамилий, есть, кстати сказать, и фамилии нескольких историков и философов-классиков, по-разному оценивавших «иго»: Карамзин, Милюков, Татишев, Чаадаев900. В этом же списке присутствуют Ахматовы, но, как известно, настоящая фамилия А.А. была другая.

Комплиментарность же римско-германского суперэтноса с восточными соседями была отрицательной901. Монголы принимали православие, ислам или буддизм, но не католическую религию. Это был не поиск выгоды, а симпатия, лежащая в сфере подсознательного, природного. Комплиментарность русских и монголов поддерживалась и веротерпимостью «оккупантов». Чингисхан провозглашал это так: «Уважаю и почитаю всех четырех — Будду, Моисея, Иисуса и Магомета — и прошу того, кто из них в правде наибольший, чтобы он стал моим помощником»902. Но это, так сказать, теория, а практика была закреплена указом Менгу-Тимура: «На Руси да не дерзнет никто посрамить церквей и обижать митрополитов и подчиненных ему»903. Резюмируя эти многочисленные доказательства веротерпимости, Э. Хара-Даван писал: «Ханы выдавали русским митрополитам золотые ярлыки, ставившие церковь в совершенно независимое от княжеской власти положение»904.

Комплиментарность поддерживалась и невысоким экономическим гнетом. Русь платила дань, платила ее долго и исправно. Но в капитальном исследовании С. М. Каштанова показано, что она составляла в XIV в. — 5000 руб., а в XV в. — 7000 руб. в год. Это — огромные по тем временам деньги, ибо на 1 руб. можно было купить 100 пудов хлеба. Да, конечно, князья предпочли бы, чтобы эти суммы оседали у них, а не уплывали в Орду. Но если разделить их на пятимиллионное население тогдашней Руси, то на душу приходится всего 1/1000 руб. в год, т. е. 1,6 кг хлеба. В. Кожинов уточняет: подушная подать была больше, поскольку указанные суммы предназначались лишь для монгольской власти905. Существует мнение, что годовая дань на душу населения в современном (конец 80-х гг.) исчислении составляла всего один-два рубля. Князь Симеон Гордый (сын Ивана Калиты) добровольно жертвовал равную всей дани сумму на поддержание Константинопольской епархии906.

В. В. Бартольд писал, что, несмотря на произведенные монголами опустошения, первое время существования Монгольской империи было временем экономического и культурного расцвета для всех областей, которые могли воспользоваться последствиями широко развившейся при монголах караванной торговли и более тесного, чем когда-либо прежде, культурного общения между Западной и Восточной Азией907.