Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

Невеста кентавра

Поутру в день своего двухсотпятидесятилетия кентавр Шепперальк поспешил к золотому сундуку, в коем хранилось сокровище кентавров, и извлек из него припрятанный амулет – тот самый, что отец его, Джайшак, в расцвете лет отковал из горного золота и инкрустировал опалами, выторгованными у гномов, – и надел Шепперальк амулет на запястье, и, ни слова не говоря, ушел из материнской пещеры. А еще взял он с собою кларион кентавров – тот легендарный серебряный рог, что в свое время призвал сдаться семнадцать людских городов и двадцать лет подряд громогласно трубил под звездчатыми стенами на осаде Толденбларны, цитадели богов, в ту пору, когда кентавры вели свою знаменитую войну и не были побеждены силой оружия, но медленно отступили в клубах пыли пред финальным чудом богов, каковое Те вынесли в час крайней нужды из своего последнего арсенала. Шепперальк взял рог и зашагал прочь, а мать лишь вздохнула и отпустила его, не споря.

Она ведь знала, что сегодня сын ее не утолит жажду у ручья, сбегающего вниз с террас Варпа-Нигера, земли в кольце гор; сегодня не подивится он закату, а после не затрусит обратно к пещере и не уснет на охапке тростника, надерганного реками, коим род человечий неведом. Знала она, что с Шепперальком случилось то же, что встарь с отцом его, и с Гуммом, отцом Джайшака, и давным-давно – с богами. Потому мать лишь вздохнула и, не споря, отпустила сына.

А Шепперальк, выйдя из пещеры, что была ему домом, впервые перешел ручей и, обогнув скальный выступ, увидел: сверкает внизу земная равнина. Вверх по склонам горы пронесся ветер осени, позолотившей мир, и ожег холодом нагие бока кентавра. Тот запрокинул голову и всхрапнул.

– Конь днесь возмужал! – громко прокричал он; и, перескакивая с утеса на утес, галопом пронесся мимо долин и пропастей, вдоль русла горного потока и шрама, прочерченного лавиной, и достиг наконец равнины, раскинувшейся во все стороны на много лиг; и Атраминорийские горы навсегда остались позади.

Шепперальк стремился в град Зретазулу: там жила Сомбелене. Что за легенда о нечеловеческой красоте Сомбелене и о ее чудесной тайне долетела через всю обыденную равнину до Атраминорийских гор, легендарной колыбели рода кентавров, мне неведомо. Однако ж струится в крови людской некий ток или, скорее, древнее морское течение, что отчасти сродни сумеркам, и несет оно человеку слухи о красоте из самых дальних далей, – так в море находят пла́вник с островов еще не открытых; и этот весенний прибой, который разливается порою в крови человеческой, восходит к волшебным корням его родословной, к истоку стародавнему и сказочному; и уводит человека в леса и в холмы; и внемлет он древней песне. Так что, может статься, это волшебная кровь взыграла в Шепперальке среди одиноких гор на краю света, откликнувшись на слухи, кои ведомы лишь эфирным сумеркам и по секрету доверены лишь нетопырю, ведь Шепперальк был существом еще более легендарным, нежели человек. Он, конечно же, с самого начала направлялся в град Зретазулу, где в храме своем жила Сомбелене, и не важно, что бескрайняя обыденная равнина с ее реками и горами пролегла между домом Шеппералька и его целью.

И вот копыта кентавра впервые коснулись мягкой травы на заливных лугах, и затрубил он от радости в свой серебряный рог; он вставал на дыбы, он гарцевал, он скакал, преодолевая лигу за лигой; новообретенная прыть явилась ему точно дева со светильником – как чудо новое и прекрасное; и хохотал ветер, проносясь мимо. Кентавр наклонялся к самой земле, чтобы вдохнуть аромат цветов, и вскидывал голову как можно выше, тщась приблизиться к незримым звездам; он ликовал, проносясь через королевства; он играючи преодолевал реки; как мне поведать вам – вам, жителям городов, – как мне поведать вам, каково это – мчаться галопом? Он жаждал мощи – мощи под стать твердыням Бел-Нараны; он жаждал легкости – под стать сотканным из паутинки дворцам, что возводит волшебный паук между небесами и морем на побережьях Зита; он жаждал быстроты под стать какой-нибудь птице, что взмывает вверх от границы утра и поет среди городских шпилей в преддверии дня. Ветер стал ему названым братом. Шепперальк был исполнен радости, словно песня; молнии его легендарных предков, исконных богов, заполыхали у него в крови; копыта грохотали как гром. Врывался кентавр в города людей, и трепетали жители, ибо помнили они древние мифические войны, и теперь страшились новых битв, и боялись за род человеческий. Войны эти записаны не Клио[17], история о них не ведает, ну и что с того? Не все мы сиживали у ног историков, но все внимали мифам и сказкам на коленях у матери. И не было таких, кто не испугался бы немыслимых войн при виде того, как Шепперальк резко сворачивает то туда то сюда и гигантскими скачками мчится по главным улицам. Так несся он от одного города к другому.

На ночь укладывался он, нимало не устав, в тростниках на болоте или в лесу; торжествующе поднимался еще до рассвета, вволю пил из реки в темноте; сбрызнувшись водой, взбегал на какую-нибудь возвышенность, чтобы полюбоваться восходом солнца, и приветственная песнь его звонкого рога летела к востоку и расплескивалась ликующим эхом. И се! – в отзвуках эха рождался рассвет, и равнины озарял новый день, и лиги стремительно проносились мимо, точно низвергающийся с вершины поток, и оглушительно хохотал развеселый спутник-ветер; и снова – люди с их страхами и жалкими городами; а затем – могучие реки, и обширные пустоши, и новые громады холмов, а потом и новые земли за их пределами, и опять людские города – и неизменный верный спутник, буйный ветер. Королевство за королевством оставались позади, а кентавр пока еще даже не запыхался.

– Что за счастье – мчаться галопом по мягкому дерну на заре золотой юности! – воскликнул молодой кентавр – и человек, и конь.

– Ха-ха, – рассмеялся ветер с холмов, и откликнулись ему равнинные ветра.

В башнях лихорадочно трезвонили колокола, мудрецы вчитывались в пергаменты, астрологи вопрошали звезды, и туманно пророчествовали старцы.

– Какой стремительный! – говорили юнцы.

– Какой радостный! – вторили дети.

Ночами Шепперальк спал; каждый новый день озарял его путь, и вот достиг кентавр страны аталонцев, что живут на самом краю обыденной равнины, а оттуда доскакал до легендарных земель сродни тем, в коих родился он по другую сторону мира: земли те окаймляют границу мира и сливаются с сумерками. Тут великая мысль запала