Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов

«подвигов» Ламанчского рыцаря запечатлевается в сознании читателей незабываемой словесной картиной. Где такие картины у Маркеса? Быть может, я их не заметил, поэтому, прошу, назовите и напомните хотя бы одну. Обращался я с подобной просьбой к поклонникам Маркеса уже неоднократно и безрезультатно. А когда пришла весть о смерти Хемингуэя, вспоминали его Старика, его мужественных мужчин, немногословных и немало пьющих, вспоминали подтекст, прием стал числиться за ним. Иначе и быть не могло: Хемингуэй в меру дарованного ему таланта обладал свойствами писательства, какими отличались его предшественники, он дерзко заявлял о своём намерении превзойти их, но превзойти в том же, что сделало их классиками.

Есть ли что-либо подобное у Маркеса в сравнении с именами, в ряду которых ставят его имя? В хвалах на газетную полосу, посвященную его памяти, не нашлось места напомнить ни об одном из таких созданий. Такого у Маркеса нет, а есть словесное марево, в которое с восторгом, согласно «Нью-Йорк Таймс», погружаются десятки миллионов читателей. Да, читателей. Но каких? Миллионы нашли, что нет и не было песни лучше «Одиноких девочек». Наша американская знакомая, постоянно читающая, мне сказала, что лучшее из прочитанного ею за всю жизнь – это роман Маркеса «Любовь и другие демоны». Она даже добавила: «Лучше никогда ничего написано не было». Та же читательница сказала: «А вот пробовала я читать “Анну Каренину”, и эта книга меня как-то не затронула».

О вкусах не спорят, но можно разграничить, кому что нравится. Действительно, есть совершенно другие читатели, с ними не найти ни общего языка, ни общей почвы, с ними и спорить невозможно: они, хотя и находятся рядом, но, как манекены за стеклом в витринах магазинов, недоступны. У читательницы, которую не увлекла «Анна Каренина», не существует проблем, ради которых сотни миллионов прочли и читают толстовский роман, а она читает ради бегства от человеческих проблем, её убаюкивает словотечение. Такие читатели напоминают гоголевского Петрушку, который, как известно, читал, не переставая, но ничто из прочитанного не застревало у него в голове, ему нравился самый процесс поглощения слов, вроде жевательной резинки, отвлекающей и успокаивающей. Множество современных людей, очевидно, до того недовольны собой и своим повседневным существованием, что перепев заповеди Спасителя и обещание перерождения восприняли из завета от Маркеса: «Жизнь заставляет людей снова и снова рождать самих себя». Этих людей не привлекает «Мне отмщение и аз воздам». Для запойной читательницы существует Маркес, не существует Толстого. Читательница последовательна: либо Маркес, либо Толстой, два рода пишущих и читающих.

Один авторитет сравнил «Сто лет одиночества» с книгой Бытия, и у меня возникло сомнение, читал ли авторитет Библию. И не думаю кичиться начитанностью. Напротив, мне самому слишком знакома самоуверенность невежды, который получал по мозгам от начитанных. Пробуешь высказать свою мысль, а тебя спрашивают, читал ли ты Руссо. Кажется тебе, будто ты открыл нового Гамлета, а тебя поправляют: «В который раз маленький человек заявляет о себе». Но, видно, такова современная литературная слава, зиждется на забвении, неначитанности и невосприимчивости. Нет системы. Современные дети увлекаются «Гарри Поттером», они не читали детских книг Марка Твена, Люиса Кэрролла, Рэдьярда Киплинга, Стивенсона и Алана Милна. Им подано, будто в упаковке, все разом в подражании. Из книги, разошедшейся по свету в миллионах и миллионах экземпляров, достаточно прочесть первую главу – о депрессивном подростке, старательно и правдиво, остальное – подражательное месиво для не читавших первоисточников.

Изменившие мой мир

«Со всем на свете мы не ладим».

«Оглянись во гневе».

На Фестивале всякий острый разговор мы сводили на что-нибудь другое. «Как вам наши девушки?» – «Ярошка» (Ярослав Голованов) спрашивал и спрашивал у одного поляка, на что польский делегат в конце концов огрызнулся: «Девушки и есть девушки!» Ему, понятно, хотелось потолковать о политике. Не думаю, чтобы наш собрат-славянин оказался способен выдержать обмен мнениями с нашими патриотами: Роман подобрал команду неслабых – кого угодно загнали бы за такой Можай, что любой диспутант сумел бы ответить лишь русофобскими выпадами. Всё же иностранцы были готовы говорить о политике, а мы – нет, и необязательно по цензурным соображениям. Наш кипевший в сознании протест не умещался в пределах политики, и поэтому не заметил я на фестивале присутствия американцев, их делегация участвовала и, как стало известно, использовалась ЦРУ в своих целях[167].

Англичане привезли постановку по пьесе Джона Осборна «Оглянись во гневе». Пьесу я перевёл, нет, не перевёл – написал, мне казалось, кррровью, моей кровью, как выражается главное лицо, Джимми Портер. Перевод не мог я устроить ни в один театр: пьесу находили чересчур острой, когда же острота притупилась, мы с Витькой (Народный артист В. Н. Сергачев) сделали сценический вариант, нас поддержал Олег Ефремов, руководивший театром «Современник», и пьеса была поставлена[168]. Роль Джимми, в очередь с Витькой, исполнял Игорь Кваша, он спросил меня: «А на что Джимми злится?». И я опешил: как на что? Он зол, потому что… А ты не зол? А он не зол? А. разве все мы не разгневаны? Персонажи мировой литературы, от двадцати до тридцати лет, те же Портеры своего времени! За поддержкой обратился я к Пристли. Ведь Гамлет с его «строптивым сопротивлением» – это Джимми шекспировских времен, не так ли? «Принц лучше владеет речью», – насупившись, проворчал еще один старик. Меня Гамлет не интересовал как принц, что же касается Джимми, то я не замечал, что он из низов, социальность побоку! «Со всем на свете мы не ладим», – вот что было важно. Состояние возрастное, хорошо его помню, хотя сопережить не могу.

«Читатель, с которым хотелось бы

поговорить, писем не пишет».

Грэм Грин в интервью.

«Пойдешь со мной к Грину», – услышал я от Великовского перед Фестивалем. Грэм Грин оказался в Москве проездом из Китая. О Грине я писал курсовую, Роман включил меня в «команду» для участия в литературном семинаре, Санька, как обычно, был за «капитана», и мы с ним пошли приглашать знаменитого писателя.

«Вместо меня вам следует пригласить Мальро», – сказал нам Грин. Мы нашли его в «Метрополе». Рано утром. Будто нас и ждал. Ветер истории дул в наши паруса. Положим, совет пригласить Мальро равнялся предложению вызвать инопланетянина, совет мы пропустили мимо ушей, но, оказавшись вне поля зрения Романа…

Я изложил английскому писателю мои взгляды на его творчество.

Я Грину внушал, что, с моей точки зрения, он продолжает линию Олдингтона.

Я Грину объяснил: их роднит frenzied