Притяжение Андроникова - Коллектив авторов

Стоит ли говорить, как растроган был нашим поздравлением Ираклий Луарсабович! Он тоже услышал его по радио.

С каким напряжением работал в эти дни московский телеграф, я понял, когда диктовал по телефону свое поздравление. Стоило мне только назвать адрес, как приемщица тут же продолжила:

– Андроникову!

– Верно! – И мы оба рассмеялись.

С Андрониковым я встретился впервые задолго до создания «вечеров», когда работал еще в редакции «Последних известий».

Летом 1949 года я приехал к нему, прочитав в газете короткую заметку о том, что писатель Ираклий Андроников обнаружил в городе Актюбинске уникальную коллекцию автографов выдающихся русских писателей, композиторов XVIII, XIX и начала XX века. Никаких подробностей больше не сообщалось, и прыткий репортер ринулся на Хорошевское шоссе, где жил тогда Ираклий Андроников.

Непременный советчик и строгий домашний критик (как потом мне стало известно) Вивиана Абелевна, жена писателя, впустила меня в комнату, все стены которой занимали книжные полки. Я осматривался, ожидая хозяина. В «просветах» между книгами – рисунок времен Лермонтова, старинный, с затейливой чеканкой пистолет, над тахтой в позолоченной раме картина. На письменном столе машинка, книги, пачки писем, стянутые аптекарскими резинками. На полочке письменного стола в два ряда стояли разноцветные маленькие томики. На их корешках надписи от руки: «Очередные поиски», «Необходимо прочесть», «Замечания самому себе».

Вошедший хозяин объяснил, что это не книги, а обклеенные картонные коробки с карточками, выписками, библиографическими заметками. Самая последняя и самая свежая коробочка – «Актюбинская находка».

Ираклий Луарсабович держался просто, и даже впервые пришедший гость мог рассчитывать на полное его расположение.

Об этой увлекательнейшей и весьма важной истории он тогда рассказал вот что:

– Чемодан, который мне посчастливилось обнаружить в Актюбинске в частных руках и доставить в Москву, в Центральный государственный литературный архив, заключал в себе полторы тысячи рукописей. Среди них оказались неизвестные письма Горького, Тургенева, Л. Н. Толстого, Достоевского; обнаружено пятьдесят писем и автограф рассказа «Попрыгунья» Чехова, автографы Ломоносова, Крылова, Державина, Герцена, Огарёва, Белинского, Лермонтова, Гоголя; документы за подписями Мазепы, Потёмкина, Екатерины II, Павла I, Александра I, Николая I; письма Суворова, Ермолова, Барклая-де-Толли, письма декабристов, фотографии с надписями…

Чтобы перечислить всех, пришлось бы назвать около пятисот имен деятелей русской литературы, искусства, науки.

– Кому же принадлежит эта необыкновенная коллекция?

– Некоему Бурцеву – ленинградскому библиофилу и коллекционеру, имя которого было известно лишь узкому кругу специалистов. Еще не все автографы прочитаны, работа над документами только начинается, и нам предстоит узнать много нового. Судите сами, – Андроников берет со стола листки с первыми расшифровками. – Вот, например, Карамзин пишет о ходе работы над «Историей государства Российского» и выражает уверенность, что труд этот будет им сделан «не к стыду века». Жуковский рассказывает, как идет у него перевод «Одиссеи». Один из друзей Грибоедова сообщает о том, что поэт «…вдался весь в музыку, что-то серьезное пишет…» Чернышевский в последний год жизни обращается к Авдотье Панаевой, своему другу, не забывшему его в дни ссылки, с предложением написать предисловие к ее мемуарам… Ну всего не перескажешь.

Я очень обрадовался, когда спустя двадцать лет нашел конспект этой нашей беседы, хранившийся лишь потому, что часть его написана рукой Андроникова, и хоть я был начинающим репортером, но понимал ценность такого автографа тоже…

Потом я встречался с Ираклием Луарсабовичем во время праздничных репортажей с Красной площади.

Пока подойдет очередь включиться в репортаж, участники передачи собираются группами и, чтобы скрасить томительное ожидание, развлекают друг друга всевозможными историями.

Однажды мне посчастливилось быть свидетелем рождения нового устного рассказа. Незадолго до праздника Андроников вышел из больницы, где лежал вместе со знаменитым русским актером Александром Александровичем Остужевым. Он представил нам в лицах все самое интересное, что происходило между ними. И хотя радиостудия в ГУМе не только закрыта, но и задрапирована коврами, специальными звукопоглощающими панелями, мы хохотали так, что нас пришли успокаивать. Успех импровизации был абсолютным, а зазвучавший потом с эстрады рассказ во многом соответствовал первому варианту.

Как-то в редакцию «Последних новостей» приехала из Серпухова радиослушательница Анна Сергеевна Немкова, старая медицинская сестра.

– Вот хочу передать, да не знаю кому, – сказала она, доставая из сумочки маленький пакетик, аккуратно обернутый белой салфеткой. Осторожно развернув пакетик, она протянула мне крохотный старинный альбомчик в пожухлом от времени картонном переплете. – Здесь Лермонтов записывал свои стихи. Наверное, нужно в музей…

– Лермонтов! – Я растерялся от неожиданности.

Едва прикасаясь к альбому, перелистываю страницы. Наверное, тут лермонтовские стихи, но я не знаю почерка поэта. Правда, на одном листке под строчками:

И ненавидим мы, и любим мы случайно,Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви —

будто бы подпись самого поэта.

Смотрю как зачарованный: ведь я впервые держу в руках такую ценность. Даже имена, привычные, вероятно, историкам, литературоведам, мне кажутся магическими.

Вот на первой страничке аккуратненько выписан типично альбомный стишок:

Напрасно, Варенька, ты просишь Меня в альбоме написать;Если любишь – в сердце носишь, А книгу можно потерять.

Признавшись Анне Сергеевне в своей полной некомпетентности, я искренне поблагодарил ее, сказал, что проконсультируюсь у специалистов и сообщу результаты. Мне было ясно одно – нужно звонить Андроникову. Вскоре я мчался на улицу Кирова, куда Андроников переехал.

Кабинет здесь чуть побольше, но также повсюду книги – в шкафах, на стеллажах. К уже знакомому пистолету, висящему на стене, прибавился старинный кавказский кинжал. На полке над столом – «Адрес-календарь петербургских жителей. 1844 год», «Алфавит декабристов», «Русская родословная книга», «Пушкин и его современники», «Первые издания Лермонтова» и тут же «Летопись жизни Чайковского», «Труды и дни Мусоргского», «Письма М. Глинки»…

Надо было видеть, как трепетно смотрел Ираклий Луарсабович на лермонтовский автограф…

– Кажется, подлинный!..