Агнесса из Сорренто - Гарриет Бичер-Стоу

осоки, то взметаясь фонтаном серебристых брызг, то вливаясь в прохладное тихое озерцо, словно зеркало отражающее деревья и цветы где-то глубоко внизу, в каком-то волшебном подводном мире. Есть там и широкие лужайки, где траву весной покрывает настоящая радуга анемонов, белых, розовых, фиолетовых, пурпурных, пестрых, полосатых, крапчатых, повторяющих все изменчивые оттенки закатных облаков. Есть там и мягкие покатые холмы, усыпанные сиреневыми и белыми фиалками, крупными и яркими, и деревья, увитые плющом, который всюду разбрасывает свои извилистые побеги, сплетая свои темные изящные листья и ярко-зеленые молодые веточки с цветами и листьями других растений во всех тенистых местах.

В наши дни эти прелестные виллы сделались обителью не только красоты и безмятежности, но и незримого страшного зла: под сенью их, подобно коварному демону, затаилась малярия, вечно простирающая над ними свои невидимые, смертоносные крылья. А в описываемые времена на чудесах виллы, где жила принцесса, лежало проклятие не менее ужасное: их поражала малярия страха.

С усыпанной гравием террасы перед парадным входом сквозь арки подстриженного остролиста открывался вид на Кампанью с ее плавно колеблющимися под легким ветром мягкими лугами, напоминающими ленты всех оттенков зеленого, и на далекий Рим, колокола которого, казалось, вечно наполняли трепетом самый воздух. Здесь на протяжении всего долгого солнечного полдня, пока Эльза и Мона ворковали на церковных ступенях, принцесса Полина беспокойно расхаживала взад-вперед, то и дело поглядывая на ведущую в город дорогу, где должны были появиться ожидаемые ею гости.

Этим утром у нее побывал отец Франческо и передал ей послание умирающего престарелого капуцина, из которого явствовало, что юная девица, столь приглянувшаяся ей, приходится ей близкой родственницей. Возможно, если бы ее семейство по-прежнему пребывало на вершине могущества и славы, она бы с негодованием отвергла самую мысль о существовании родственницы, появившейся на свет в результате мезальянса, но теперь она, представительница изгнанного и разоренного рода, обретающая утешение только в религии, увидела в этом событии возможность искупить вину за один из тяжких грехов, совершенных ее близкими. Красота и обаяние ее юной родственницы тоже сыграли немалую роль в том, что ее одинокое сердце, лишенное поддержки естественных уз, потянулось к этой девочке. Принцесса жаждала полюбить кого-нибудь, а обнаружив законный предмет семейной привязанности, словно прервала скучную, монотонную череду своих дней, и потому послеполуденные часы, проведенные на террасе, показались ей невыносимо долгими, и потому она неотрывно глядела в сторону Рима, вслушиваясь в звон его колоколов и гадая, почему никто не появляется на дороге.

Солнце зашло, и вся широко раскинувшаяся равнина предстала морем, каким оно бывает в сумерках, простирающимся чередой розовых, лиловых и пурпурных, смутно видимых полос, а над этим призрачным «морем» воздвигся древний город, величавый, уединенный и печальный, как зачарованный остров в волшебной стране, и вокруг его громады, обрамленной сиянием последних, угасающих солнечных лучей, бились, как волны иного, уже воздушного океана, звуки далеких колоколов. Сейчас сюда долетает из сотен римских церквей благовест к вечерне, и принцесса присоединяет свои молитвы к тем, что возносят где-то далеко римские верующие, и тщится утишить свою тревогу, шепча благочестивые слова. Сумерки постепенно угасают, и вот уже Кампанья превращается в море кромешно-черное, и далекий город возвышается темной скалой на фоне мерцающего неба, и принцесса скрывается во дворце, и беспокойно ходит по просторным залам, останавливаясь то у одного окна, то у другого послушать, не донесется ли чаемый стук копыт. Под ногами ее расстилается прохладный мозаичный пол, изображающий пляску смеющихся амуров. Сверху, с потолка, взирают покоящиеся на ярких, разноцветных облаках Аврора и горы[126]. Журчание фонтанов в напряженной тишине доносится из парка столь отчетливо, что можно угадать особый голос каждого. Вот шум мощной, высоко взлетающий струи, что вздымается из мраморной раковины и низвергается в широкий бассейн, где серебристые лебеди плавают и плавают непрестанно по кругу, точно зачарованные; другой звук, потоньше, издает струя послабее, брызги которой увлажняют фиалковые бордюры на аллее из кустарника; а вот и еще один, лепет мелкого ручейка, стекающего по мраморным ступеням каскада в озерцо. Каким завороженным, печальным кажется говор их струй в ночной тишине! В тенистых зарослях свистит и щелкает соловей, из сада время от времени приплывает мускусный аромат цикламена, окутывая обитателей виллы благовонным облаком и странным образом мгновенно рассеиваясь, как это обычно бывает с запахами цветов ночной порой.

Наконец принцессе кажется, будто она слышит далекий стук копыт, сердце у нее начинает бешено биться, и она приходит в неописуемое смятение: она то улавливает заветный звук, то тщетно силится его различить, – это поднимающийся ветер, пролетающий над равниной Кампаньи, со стоном уносит его прочь. Она подходит к двери и устремляет взгляд во тьму. Да, теперь она отчетливо слышит конский топот, быстрый и мерный, перестук копыт множества лошадей, стремительно скачущих по дороге. Но не могут же поднять такой шум несколько слуг, которых она отправила в Рим? И она содрогается от смутного страха. Что, если это посланцы тирана везут известие, грозящее ей темницей и казнью? Она зовет служанку и велит ей принести в гостиную свечи. Еще несколько мгновений – и вот к дому приближается теперь уже нестройный конский топот, и до нее доносятся голоса ее служителей. Она выбегает на веранду, и на глазах у нее спешивается рыцарь, держа на руках Агнессу, бледную и едва ли не лишившуюся чувств. Старуха Эльза и Мона тоже слезают с коней вместе со слугами принцессы, но, как ни удивительно, их сопровождает отряд из нескольких сотен всадников.

Робкая и боязливая принцесса была столь потрясена и столь взволнована увиденным, что совершенно утратила присутствие духа и замерла, ничего не постигая и несказанно дивясь, а Мона тем временем, без церемоний расталкивая своих спутников, властно устремилась в дом и поманила за собой рыцаря, веля ему принести Агнессу в комнату и положить на диван, и они с Эльзой захлопотали вокруг девицы, всячески приводя ее в чувство.

Госпожа Полина, едва к ней хоть сколько-то вернулось самообладание, узнала в Агостино принца-изгнанника из семейства Сарелли, аристократического рода, который, как и ее близкие, пал жертвой ненависти и жестокости папы и его присных, а он в свою очередь узнал в ней дочь семейства Колонна.

Он отвел ее в комнатку по соседству с гостиной.

– Высокородная госпожа, – промолвил он, – мы товарищи по несчастью, и потому, полагаю, вы простите меня за то, что я нарушил ваше уединение, вторгшись сюда со своими людьми. Мы прибыли в Рим инкогнито, чтобы охранять и защищать эту бедную невинную девицу, которая нашла у вас приют.

– Синьор, – проговорила принцесса, – я вижу во всех этих