Тайная история атомной бомбы - Джим Бэгготт

15 февраля, когда в Канаде во всю шли аресты, Нанн Мэй был в офисе «Трубных сплавов» в Шелл-Мекс-Хауз в лондонском районе Стрэнд, где его допрашивали подполковник Леонард Берт и майор Реджинальд Спунер, члены Генерального штаба военного министерства. Улик против Мэя по-прежнему было недостаточно, чтобы отдать приказ об аресте, поэтому Берту требовалось ничуть не меньше, чем полное признание.

Мэю сообщили, что его допрашивают в связи с расследованием, проводимым Канадской Королевской комиссией. Мэй побледнел, но не потерял самообладания. Берт упомянул фамилии Заботина и Ангелова, но Мэй заявил, что никогда не слышал об этих людях. Он отказался сообщать какую-либо секретную информацию лицам, не имеющим на это специального ордера. Когда Берт прямо спросил его, готов ли он оказать властям всю возможную помощь, Мэй ответил, что впервые услышал об утечке информации, связанной с атомной энергией, лишь сегодня днем, и заявил: «Если в результате моих показаний у кого-то из моих недавних канадских коллег могут возникнуть неприятности, то я, пожалуй, откажусь».

Возможно, Берт почувствовал здесь зацепку: Мэй обладал информацией, которая могла скомпрометировать его бывших коллег. Его отпустили, но у него дома и в кабинете в Кингс-Колледже провели обыски и в течение пяти следующих дней за ученым вели активную слежку. Берт вновь допросил его 20 февраля в отделении на улице Савил-Роу. На этот раз Берт предъявил ему информацию о связях Мэя с советскими службами в Канаде и о несостоявшейся встрече со связным перед Британским музеем. Возможно, Мэй не понял, что, располагая даже такой информацией, полиция не имеет права его арестовать. Он раскололся и сознался. «Это дело было для меня исключительно неприятным, — сказал он. — Я взялся за него только потому, что чувствовал: так могу принести пользу всему человечеству. Определенно, я не стал бы заниматься этим ради выгоды».

4 марта Мэя арестовал инспектор Особого отдела Уильям Уайтхед. Он встретил Мэя сразу же после того, как тот прочитал дневную лекцию в Кингс-Колледже. Не желая арестовывать физика на территории колледжа, Уайтхед сообщил ему, что имеет ордер на его арест, и приказал сесть в уже ожидавший их полицейский автомобиль. В машине Уайтхед зачитал ордер. Мэй не промолвил ни слова.

Через полтора часа в полицейском участке на Боу-стрит Мэю предъявили официальное обвинение в выдаче конфиденциальной информации, что было противоправным согласно разделу 1 британского Закона о Государственных тайнах в редакции 1911 года.

Новость о том, что один из участников Манхэттенского проекта был советским шпионом, потрясла физиков из Лос-Аламоса. Обсуждая это событие вскоре после ареста Мэя, Эльза Плачек упомянула, что ее бывший муж Ханс фон Хальбан работал в монреальской лаборатории — и там ей довелось познакомиться с Мэем. Когда ее попросили описать его, она сказала: «Он запомнился мне как приятный спокойный холостяк, очень любезный на вечеринках. Совсем как Клаус». Фуксу явно стало не по себе.

Одним из указанных в документах Гузенко подозреваемых шпионов ГРУ был Израэль Гальперин, профессор математики Королевского университета Кингстона, Онтарио. Его арестовала канадская конная полиция. Когда в 1940 году Фукс как интернированный находился в лагере Шербрука, Гальперин передал ему несколько журналов.

Фамилия Фукса оказалась в адресной книжке Гальперина.

Глава 20 «Перекрестки»

Ноябрь 1945 — январь 1948

Заключенное между Британией и Америкой союзническое соглашение об обмене секретной информацией по ядерным разработкам воплотилось в Квебекском договоре и в меморандуме, подписанном после встречи в Гайд-парке 18–19 декабря 1944 года. Эти документы появились на свет благодаря тесным личным связям между Рузвельтом и Черчиллем. В мае 1944 года Черчилль сказал Бору: «А из всех проблем, которые могут возникнуть после войны, я не вижу ни одной, которой мы бы не могли полюбовно решить с моим другом, президентом Рузвельтом». Но будущее оказалось совсем иным. Война была выиграна, но Черчилль уже не был премьер-министром, Рузвельт умер, а СССР быстро превращался из союзника во врага.

Скорее всего, вопрос о том, должна ли послевоенная Британия стремиться стать независимой ядерной державой, никогда по-настоящему не обсуждался. Британия требовала для себя места в кругу наиболее могущественных мировых держав, а это означало развитие атомного потенциала. Через несколько дней после бомбардировок Хиросимы и Нагасаки Эттли сформировал небольшой закрытый комитет, который должен был заняться атомной политикой Великобритании. Эттли, как и Черчилль, упорно стремился сохранить атомные вопросы в секрете, не посвящая в них остальных членов кабинета министров. Комитет стал известен под названием «Ген» — так обозначали идентификационные номера, которые присваивались специальным правительственным органам, чье существование и задачи не афишировались.

Основной задачей комитета «Ген-75» стала разработка собственной британской мирной ядерной программы, решение проблем, связанных с международным контролем и сотрудничеством с американцами. Хотя пока еще не было принято решение о том, должна ли Великобритания владеть собственным ядерным оружием, Эттли дал комитету «Ген-75» неофициальное название — Комитет по атомной бомбе. Это означало, что вопрос решен.

Для комитета «Ген-75» требовался консультативный орган. Проблема состояла в том, что в новом правительстве лейбористов не нашлось никого, кто имел бы опыт работы в ядерной сфере и мог бы возглавить Консультативный комитет по атомной энергии. Чтобы создать какое-то подобие преемственности, Эттли предложил на эту должность кандидатуру Джона Андерсона. Андерсон, который теперь был независимым членом парламента и олицетворял оппозицию, согласился с этим назначением. Это было совсем не изящное соглашение. Андерсон, имея статус министра и доступ к вспомогательным структурам Кабинета министров, чувствовал, что его исключили из определяющих министерских собраний.

Эттли и Андерсон отправились в Вашингтон в ноябре 1945 года, имея как минимум три задачи. Во-первых, следовало засвидетельствовать участие Великобритании в международной атомной политике, подписав декларацию Трумэна-Эттли-Кинга. Во-вторых, нужно было навсегда закрепить союзническое соглашение, подписанное Рузвельтом и Черчиллем во время войны, и увековечить послевоенное англо-американское сотрудничество в атомной сфере.

Третья задача заключалась в решении проблемы с Квебекским соглашением, в котором Великобритания прямо отказалась от «любой заинтересованности в промышленных и коммерческих аспектах, кроме тех, которые Президент Соединенных Штатов сочтет честными и не противоречащими экономическому благополучию мира». Эту статью, которую британцы хотели оспорить, нужно было заменить формулировкой из Гайд-паркского меморандума от 18 сентября 1945 года: «Всестороннее сотрудничество между Соединенными Штатами и Британским Правительством в разработке металлических сплавов для военных и коммерческих целей должно продолжиться и после поражения Японии до тех пор, пока не будет принято совместное соглашение о прекращении такого сотрудничества».

Но Эттли и Андерсон столкнулись с серьезными трудностями, так как никто из американских коллег, по-видимому, не слышал о секретном соглашении, подписанном в Гайд-парке. Британские представители Объединенного комитета по политическим вопросам настаивали, что этот документ существует и имеет гриф «секретно». Но его так и не нашли в архиве Рузвельта. В итоге англичанам пришлось предоставить американцам копию[175].

Пока Эттли занимался международной политикой, Андерсон и Гровс бились над будущим англо-американского сотрудничества. Гровс оказался в достаточно затруднительном положении: вместе с Андерсоном он должен был составить меморандум по решениям, уже принятым в Белом доме, о которых он ничего не знал и которые принимались неизвестными ему людьми. Получившийся в результате меморандум Гровса-Андерсона постулировал «полное и эффективное сотрудничество» в области базовых научных исследований, что соответствовало «полному и эффективному обмену информацией и идеями», упоминавшемуся в Квебекском соглашении.

Однако, как и прежде, сотрудничество в узких областях, в частности в проектировании, строительстве и эксплуатации производственных комплексов, должно было в большей мере регулироваться послевоенным Объединенным комитетом по политическим вопросам. Объединенный фонд развития, созданный в феврале 1944 года, должен был обеспечить контроль над эксплуатацией всех залежей урана и тория на территории США, Канады, Великобритании и Британского Содружества и управления ими[176]. Видимо, на тот момент никто не считал, что этот трехсторонний передел будет как-то противоречить призыву к международному сотрудничеству.