Мертвые мухи зла - Гелий Рябов

- Со... жгли? - едва выдавил Званцев.

- Сожгли. Мертвого. Там... предбанник есть... Трупы приготавливают к закладке в печь. Так вот: всех без исключения именитых обреченных - и наших и своих они привозят глубокой ночью в этот крематорий, заводят в предбанник и... стреляют в затылок. Потом - в печь... Теперь - к делу.

...Званцев был знаком с Николаем Алексеевичем Соколовым, следователем. Считал, что этот внешне невзрачный человек совершил подвиг. Преследуемый агентами ЧК, он сумел вывезти материалы расследования об убийстве бывшей царской семьи в Европу и почти ничего не потерял, хотя в Харбине был на волосок от гибели: агенты ЧК пытались украсть материалы следствия.

Для встречи с Соколовым Званцев приехал в Сальбри по поручению Кутепова. Генерал желал знать мнение Соколова: мог ли кто-нибудь из Романовых, тех, что были вывезены в Екатеринбург и Алапаевск, тех, что были заключены в Петропавловскую крепость, - остаться в живых. Уже тогда, задолго до своей гибели, Кутепов интересовался этим - вопреки всеобщей убежденности эмиграции в том, что Романовы живы, а большевики играют свою, пусть непонятную пока, игру.

...Николая Алексеевича нашел в саду, бывший следователь старательно подстригал деревья. Изложил просьбу Кутепова, Соколов взглянул пронзительно своим единственным черным глазом, бросил без усмешки:

- Чушь. Мертвы все. Надобно бесконечно не понимать природу жидомасонства и его ветви - большевизма, чтобы верить в спасение семьи. Жидомасоны! - глаза Соколова сверкнули. - Дело даже не в показаниях свидетелей, вещественных доказательствах. Дело в том, что человеконенавистническое учение и такая же практика никак не могли пощадить. Исключено. И вообще должен вам сказать: я - изучил историю этого вопроса. Мне говорят: ты сошел с ума! Нет! Нет и нет! Все пронизано! Все схвачено!

"Старая песня... - равнодушно подумал Званцев, вслушиваясь в хрипловатый, нервно вибрирующий голос Соколова. - Возразить? А толку? Это типический идефикс, навязчивая идея, ему теперь что ни скажи - отринет без раздумий. Неужели мы все такие слабые, мягонькие, Господи... Микробы жидовские нас жрут без пощады, всю жизнь виноватых ищем... Получается природные неудачники мы? Ну нет..."

- Николай Алексеевич, - сказал негромко. - Факты правильные. Сион, как вы называете, и убивал, и надменивался, и всяко-разно... Но заговора не было. Это миф. - Улыбнулся. - А куранты петропавловские помните? "Коль славен Господь наш в своем Сионе..." А?

Соколов взглянул растерянно и... рассмеялся:

- Вы хорошо говорили. Но я остаюсь при своем.

После чаепития в саду, уже успокоившись, Соколов рассказывал о Пензе, в которой служил до последнего и ушел уже от большевиков, сославшись на нездоровье, о том, как добыл ветхую крестьянскую одежду и даже лапти с онучами, как неумело, с трудом переодевался...

- Знаете... - сказал вдруг. - Я догадываюсь, что вы станете теперь заниматься делом Романовых... - Ушел в дом и вернулся с картой окрестностей Екатеринбурга. - Сам вычерчивал... - сообщил с гордостью. - Здесь отмечены все мои находки... Вот эта... - ткнул пальцем в надпись "Ганина яма", саженях во ста от оной нашел я семь тел с простреленными головами... Увы. Оказалось - расстрелянные большевиками "контрреволюционэры"... Вам пригодится. - Посмотрел пронзительно. - Если что...

Званцев уехал, доложил Кутепову, спустя несколько дней газеты сообщили, что Соколов найден в своем саду мертвым. Сердечный приступ - так сказали врачи. Но Званцев не сомневался: следователь помешал красным. Бесконечные разговоры об убийстве в Екатеринбурге нервировали советское руководство; желание эмиграции - во что бы то ни стало "заместить трон" решило дело. Боевики ГПУ расправились с Николаем Алексеевичем.

Только после этого печального события, как бы в память об ушедшем, решил Званцев прочитать капитальный труд покойного "Убийство царской семьи". Книга была написана живо, доступно, чувствовалось, что автор обращается к самому широкому кругу читателей, желая убедить - без указующих перстов и прямых обвинений, что уничтожение Помазанников Божьих есть начало самой страшной и беспощадной диктатуры всех времен и народов. Конечно, в угоду занимательности автор пожертвовал, возможно, и мелкими, но достаточно существенными подробностями, не уделив ни малейшего внимания так называемому "Пермскому следу", например, а это было очень огорчительно, потому что подлинное дело оказалось недоступным и узнать что-либо из первых уст о похождениях надворного советника Кирсты, якобы видевшего в живых императрицу и дочерей, не представлялось возможным. Тем не менее Званцев получил объемное представление обо всех членах семьи и всех причастных к ней; в некоторых местах книга достигала невероятного драматизма, - кровь, свернувшаяся "печенками" на полу смертной комнаты, казалась настолько реальной, что Званцеву стало плохо. Крики жертв, загадочные надписи на стенах - все это многократно усиливало впечатление. Но главного: где большевики зарыли трупы - книга не открывала.

Соколов не подверг экспертизе то, что считал "останками" - фрагменты обожженных костей, зубы, спекшиеся массы земли. И поэтому Званцев не поверил, что в сафьяновом сундучке императрицы Соколову удалось сохранить решающее доказательство. Званцев хорошо понимал, что сто квадратных километров тайги под Екатеринбургом не реальны для любых нелегальных исследователей, ожидать же, что у большевиков рано или поздно проснется совесть, никак не приходилось. Свои соображения доложил Кутепову, тот кивнул утомленно и произнес загадочную фразу: "Придет час, настанет день..."

...И вот - он, кажется, настал...

- С чего начнем?

Адъютант протянул руку:

- Россия отбивает правила хорошего тона... Позвольте рекомендоваться: Карсавин, Олег Николаевич, поручик лейб-гвардии Семеновского, честь имею.

Званцев представился (все это напоминало дурной театр, но не хотелось выглядеть на фоне подтянутого адъютанта распущенным советским гражданином, хотя в РОВсоюзе не принято было называть друг друга по именам).

- Что же вы, Олег Николаевич, понимаете под словом "работа"?

- О-о, - Карсавин мгновенно возбудился, - я знаю - вы читали Соколова. Есть еще и Дитерихс, Михаил Константинович. Подробнейшее описание, как мне рассказывали. И англичанин этот, Вилтон, он, правда, все больше о еврейских кознях пишет, но все равно полезно.

- Бросьте. Государя мы с вами просрали, - получилось грубо, но не терпел, когда искали виновных. - Что евреи... Давайте спрашивать с себя.

- Согласен, - кивнул адъютант. - Не спорю. Я только о факте сказал, не более. Здесь неподалеку есть один старичок, наш хозяин с ним знаком. В его библиотеке есть Дитерихс. Соколова вы читали. Поверьте: желали они оба или не желали - они в своих книгах точно указали место захоронения. Вы убедитесь.

Званцев только плечами пожал. Не понравилась безапелляционность собеседника. Но вежливо согласился:

- Отчего же... Все может быть".

Показалось, лечу в пропасть вниз головой. Самая страшная тайна ХХ века - в какой-то книге? Неужели? Да можно ли поверить в такое?

Утром, за завтраком (яичница с колбасой), вежливо спрашиваю:

- Иван Трифонович, а что это за книга: "Убийство царской семьи"?

У него останавливается взгляд, смотрит на маму, та с трудом глотает. Сцена, как в стихотворении Маяковского: жандарм смотрит на сыщика, сыщик на жандарма.

- Откуда ты знаешь об этой... гадости?

Придумываю: покойный Дунин спросил о книге в том смысле, что не видел ли я ее когда-нибудь у Лены, а потом у Тани и еще кого-нибудь. Тогда я не обратил внимания, а вот теперь...

- Ты прости меня, - начинает яриться, - а что, собственно, изменилось теперь? Дунин предупредил тебя о неразглашении? Вот и нишкни! У нас не принято даже с товарищами по работе обсуждать. А ты - трепло!

Я понимаю, он заботится обо мне, о маме. И тем не менее...

- Грубить не надо, - пою на мотив известного танго. - Подумаешь... Да что такого я сказал? Вечно вы преувеличиваете...

Он бегает по комнате из угла в угол, мне его даже жалко.

- Однако, Сергей... Ладно. Я спокоен, я совсем спокоен. Книга, которую ты упомянул, - есть контрреволюционная пропаганда и агитация! Статья 58-10 УК РСФСР! Срок... Да какой там срок! К стенке, и все! Зачем тебе это? Успокойся ты, Христа ради!

- Бога всуе не поминают, - произношу назидательно. - Зачем? Да обыкновенное юношеское любопытство, отчим.

Мама швыряет сковородку на пол, следом летят тарелки и хлебница с остатками булки.

- С меня хватит... - Маман явно не хватает воздуха. - Убирайся к чертовой матери! Если бы отец сейчас встал из гроба...

Мне хочется заорать ей в лицо: отца нет в гробу, нет! Но я молчу, уже в который раз. И остываю. Как печально... Я вымещаю собственную неполноценность на самых близких людях. Захоти отчим подставить мне ножку, где бы я был сейчас... И никто бы не догадался. А он терпит. Потому что любит маму. Встаю, щелкаю каблуками: