Динка - Валентина Осеева

— «У попа-то рукава-то — батюшки! Ширина-то, долина-то — матушки!» весело выкрикивает Ленька и, усмехнувшись, спрашивает: — Хватит, что ли?

Слезы Динки сразу высыхают, глаза загораются злыми огоньками.

— Ты совсем не то поешь! Просто как дурак какой-нибудь! — сердито кричит она.

— Ну вот! Теперь злишься, а сама ведь сказала: «Я буду реветь, а ты пой!» — хохочет Ленька.

— «Сказала, сказала»! Зачем мне про попа какого-то. Надо вот какую песню…

Она вытирает ладонью глаза и, глубоко вздыхая, старается войти в настроение другой песни.

— Сейчас… только отозлюсь, — тихо говорит она, видя, что Ленька ждет.

— Ну ладно, отозлись… А то подожди, поедим каши… — мирно соглашается Ленька, пробуя разваренную бурую жидкость.

Но Динка не хочет каши.

— Вот, слушай! — говорит она. — И сразу выучи эту песню…

— Ладно! — весело кивает Ленька, с улыбкой глядя в изменившееся лицо девочки.

Запад гаснет в дали бледно-розовой,Небо звезды усеяли чистые…

медленно запевает Динка, копируя дядю Леку. Лицо у нее делается проникновенно-грустное, в голосе слышится глубокая, недетская тоска… Сердце Леньки сжимается… И, как всегда, он оправдывает подружку одними и теми же словами: «Маленькая она, глупая. Ну, скапризничала, просит петь… А зачем мне ее дразнить! Петь так петь!»

И, подтягивая за Динкой песню, он искренне старается запомнить слова и мотив… Динка довольна, глаза ее блестят, растревоженное сердце успокаивается.

И, только уходя уже домой, она вдруг вспоминает, что не передала Леньке услышанные от Мышки новости.

— Лень! — торопливо говорит она. — А дядя Коля уже за границей вместе со своей матерью… А про Костю ничего не известно, только в полиции есть какая-то карточка…

Ленька всплескивает руками, в глазах его радость и укор.

— Что ж ты молчала? Два часа я за тобой, как дьячок на клиросе, твою песню вытягивал, а про главное ты молчала?! — возмутился он.

— Песня — тоже главное… — пробует оправдаться Динка. Но Ленька уже не слушает ее, а смотрит куда-то далеко-далеко, за Волгу, за желтеющий на той стороне реки лес; может быть, ему кажется, что где-то в этой дали скрывается «заграница»…

— Дядю Колю теперь не достать! Вот еще Костю да Степана жаль… — Он поднимает вверх сжатые кулаки, и серые глаза его вспыхивают гневом. — Эх, разбить бы эту тюрьму, раскидать ее по камушку!

А про Костину карточку Ленька и не думает.

«Это так что-нибудь… Карточка к делу не касается. Это просто фотография».

Глава шестьдесят девятая

ТРЕВОЖНЫЕ ВЕСТИ

Олег и Катя с нетерпением ждали Марину. Динка тоже ждала мать и ни за что не хотела ложиться.

— Я дождусь и тогда лягу, — упрямо отвечала она на все уговоры.

Но Динка не дождалась и заснула не раздеваясь.

Марина приехала с последним пароходом, усталая и расстроенная. Она даже не зашла к детям, а сразу заперлась в своей комнате с Олегом и Катей. Новости были плохие. Фотографическая карточка Кости, заботливо доставленная в полицию сыщиком Меркурием, вызывала подозрение, что организатор весеннего побега из тюрьмы Григорий Мордуленко и Костя — одно и то же лицо.

Настоящей фамилии Кости Меркурий не знал, хотя долгое время числился в среде товарищей своим человеком… Это затрудняло сыщику поиски, пока он не побывал на даче Арсеньевых…

Новый дерзкий побег, освободивший из тюрьмы важного политического преступника Николая Пономаренко, поставил на ноги всю полицию. Сыщик Меркурий предполагал, что Костя снова принял участие в организации побега и что вместе с Николаем Пономаренко временно скрывается на даче у Арсеньевых… С этой целью в день побега он выехал на Барбашину Поляну и вечером пробрался в сад, под окно Марины… О флигеле на даче Крачковских он, очевидно, не знал или не предполагал, что известные в городе богачи и аристократы Крачковские приютят у себя политического преступника.

План Меркурия — немедленно сообщить в полицию о местонахождении Кости и Николая — провалился и сам сыщик бесследно исчез… Казалось, против Кости не было серьезных улик, но фотографическая карточка, под которой стояла подпись «Григорий Мордуленко», новый побег из тюрьмы и самое исчезновение сыщика вызывали тяжелые подозрения…

Все это, волнуясь и торопясь, рассказала брату и сестре Марина.

— Выдать Костю могла бы только квартирная хозяйка, у которой он был прописан как Мордуленко, но товарищи уже приняли меры, и сегодня у меня было свидание с этой женщиной… — оживленно добавила Марина.

— Как, ты виделась с ней? — быстро спросила Катя.

— Конечно. Виделась и говорила… Это очень бедная женщина, вдова какого-то чиновника; у нее пятеро детей.

— Она поставила какие-нибудь условия? — живо спросил Олег.

— Никаких условий! Она очень хорошо помнит Костю. И как начала мне рассказывать, сколько он сделал для нее и для детей… Я просто не знала, как остановить ее: говорит и говорит… А я сижу волнуюсь… Ну, потом наконец рассказала ей, в чем дело… И оказалось, что назавтра ее уже вызвали в полицию… Хорошо, что я не опоздала. Она, конечно, не признает в Косте своего бывшего постояльца Мордуленко, но беда в том, что даже в разговоре со мной она все время называет его Гришей.

— Это ужасно!.. Она просто может ошибиться! — взволновалась Катя.

— Так ты бы хорошенько внушила ей, — покачав головой, сказал Олег.

— Ну конечно… она все понимает, но в ней избыток искренности, и вообще она привыкла к этому имени! — пожала плечами Марина.

Все трое замолчали. За дверью раздался тихий шепот Алины:

— Мамочка, это я… Марина открыла дверь.

— Я на минутку… — сказала Алина, встретив неодобрительный взгляд дяди Леки, и поглядела на низко опущенную голову Кати. — Мама! Ты рассказываешь что-то плохое? Разве я не могу знать о Косте, ведь он все-таки доверял мне… — обратилась она к матери.

— Пока ничего нет хорошего, Алиночка!.. А это главное. Завтра я все тебе расскажу… а пока иди спать, — устало откидываясь на спинку стула, сказала Марина. — Мы тоже ляжем сейчас!

— Мама, и еще я хотела спросить… Почему мы не переезжаем в город? — снова сказала Алина.

— Потому что нам здесь спокойнее. В городе сейчас проходит волна арестов, и товарищи просили меня впредь до их распоряжения пожить на даче… Вот я получила на днях коротенькую записку… Ты знаешь, кто нам пишет… улыбнулась мать.

Алина кивнула головой и, не решившись спросить, как же будет с ее гимназией и с переездом на Украину, ушла.

Олег поглядел ей вслед и покачал головой, потом вдруг, вспомнив что-то, быстро сказал:

— Ну, а где же этот мальчик Николая? Вот этот Бублик-Леня, что ли?

— Ах да! — вспомнила Марина. — Приходил он? — спросила она Катю.

— Нет, не приходил… Но Динка, наверное, видела его…

— Надо сказать, чтобы он обязательно пришел. Но я бы хотела, чтобы первый раз это было при мне. Говорят, он очень независимый и самолюбивый мальчик, надо как-то убедить его… Я говорила с товарищами… — взволновалась Марина.

— Ну, я думаю, ты сумеешь… Тем более он так привязан к Динке… Только не будет ли тебе трудно все-таки, знаешь…

Со своими ты как-то справляешься, а ведь это мальчишка… — озабоченно сказал брат:

— Не знаю… Но он, кажется, очень хороший… Помимо всяких его подвигов с этими бубликами и с револьвером, он просто трогательный какой-то… в отношении к Динке… И вообще, ему двенадцать лет. Это уже большой мальчик! Мне с ним, может быть, легче будет… Только надо как-то сразу взять правильный тон… — задумчиво сказала Марина.

Катя подняла на Олега измученные, выплаканные глаза:

— Не знаю… Но мне кажется, что этот мальчик — новое осложнением нашей жизни… Ведь если Костю вышлют, я поеду за ним… я не могу оставить его одного… А что будет здесь? Наши дети да еще этот мальчик… Марина не справится с четырьмя детьми…

— Ну в крайнем случае она отдаст его в пансион… Товарищи ведь ни на чем не настаивают, они, конечно, хотели бы поместить мальчика в семью, — сказал Олег.

— Ну, это все впереди, а сейчас надо мне повидать его… Ведь уже осень и холодно… Где он живет?

— Динка знает, конечно, пусть позовет его, когда ты будешь дома, — сказала Катя.

— А когда я буду дома? Завтра, наверное, опять задержусь… Динке пока ничего говорить не надо, а то она сейчас же передаст, и выйдет какая-нибудь ерунда…

— Да, это надо пока скрыть от нее, да и от других девочек тоже… Тут нужна Маринина подготовка, — улыбнулся Олег.

Разговор снова вернулся к Косте.

— Конечно, он знает, что товарищи думают о нем, заботятся, хлопочут. Но каково ему в одиночной камере! — покачала головой Марина.

— Его посадили в одиночную? — страдальчески морща брови, спросила Катя.