Маленький друг - Донна Тартт

Смотревшая в окно Гарриет вздрогнула и обернулась к Эди.

– Прости меня, малыш, – сказала Эди.

На миг у Гарриет даже дыхание перехватило. Кругом все замерло – тени, сердце, красные стрелочки на приборной доске.

– Что случилось? – спросила она.

Но Эди глядела только на дорогу. Лицо у нее было каменное.

Кондиционер был включен на полную мощность. Гарриет обхватила себя за голые плечи. Мама умерла, подумала она. Или Эллисон. Или папа. И в ту же самую секунду поняла – это она пережить может. Вслух же она спросила:

– Что случилось?

– Либби…

После аварии поднялась такая суматоха, что никому и в голову не пришло проверить, а не пострадал ли кто из старушек. Они отделались синяками и царапинами, да еще у Эди пошла кровь носом, но и тут не было ничего серьезного, просто вид ужасный – а так никто и не поранился, все перепугались больше. Да и приехавшие на “скорой” санитары до возмутительного дотошно их осмотрели, прежде чем отпустить.

– Так, на этой ни царапинки, – заявил умник, который помогал Либби – белоснежно-седой, в жемчугах и бледно-розовом платьице – вылезти из помятой машины.

Либби как будто оглушило. Удар пришелся как раз на ту сторону, где она сидела, и Либби все ощупывала затылок – осторожно, кончиками пальцев, будто пульс искала, но, когда Эди, невзирая на протесты санитаров, вылезла из кареты “скорой помощи”, чтобы проверить, как там сестры, Либби от нее отмахнулась и сказала: “Ой, да за меня-то не беспокойся!”

У всех ныли шеи. Эди казалось, что ее шея – будто кнут – со щелчком переломилась надвое. Аделаида кружила вокруг “олдсмобиля”, то и дело хватаясь за уши, чтобы проверить, на месте ли серьги, и причитала:

– Чудо просто, что никто не погиб! Эди, чудо просто, как это ты нас всех не поубивала!

Но когда наконец санитары убедились, что ни у кого нет ни сотрясения мозга, ни переломов (почему, думала Эди, ну почему она не настояла на том, чтоб эти идиоты заодно измерили Либби давление? Она ведь работала медсестрой, должна была про это помнить), то в больницу собрались увозить одну Эди, от чего она только рассвирепела, потому что Эди была целехонька – ничего не сломано, никаких внутренних повреждений, она это и сама прекрасно знала. Она даже опустилась до перепалки с санитарами. Все с ней было в порядке, ну подумаешь, ударилась о руль и ребро треснуло, она в войну медсестрой работала и отлично помнила, что с трещиной в ребре ничего особо не поделаешь – надо перевязать поплотнее и все, солдат свободен.

– Но, мэм, у вас ребро треснуло, – сказал второй санитар, не тот, который умник, а другой, с огромной, как тыква, головой.

– Да знаю я! – чуть ли не кричала она в ответ.

– Но, мэм… – тянул он к ней надоедливые руки, – давайте мы вас все-таки отвезем в больницу, мэм.

– Зачем? Чтоб там с меня за перевязку сотню долларов содрали? За сотню долларов я себя и сама перевяжу!

– В неотложке с вас побольше сотни сдерут, – вмешался умник, который стоял, прислонившись к капоту несчастной, разбитой машины (ее машина! Машина! Глянешь, и сердце просто разрывается). – Один рентген вам в семьдесят пять долларов встанет!

К тому времени вокруг уже собралась небольшая толпа – набежали зеваки из банка, в основном чавкавшие жвачкой девицы, с начесами и коричневой помадой. Тэт, которая остановила полицейскую машину, размахивая своей желтой сумкой, залезла на заднее сиденье разбитого “олдсмобиля” (несмотря на то что клаксон так и надрывался), и они с Либби так и просидели там, пока Эди – целую вечность – разбиралась с полицейским и вторым водителем. Им оказался шустрый возмутительный всезнайка по имени Лайл Петтит Рикси: тощий человечек с крючковатым, будто у черта из табакерки, носом, который носил длинные остроконечные туфли и ходил, старательно задирая колени. Он, судя по всему, чрезвычайно гордился тем, что он уроженец округа Аттала, и еще – всеми своими именами, которые он с удовольствием повторял. Он раздраженно тыкал в Эди костлявым пальцем и приговаривал: “эта вот женщина”. Он выставил все так, будто Эди алкоголичка или села пьяной за руль. “Эта вот женщина выскочила прямо мне наперерез. Этой вот женщине вообще машину водить нельзя”. Эди надменно повернулась к нему спиной, когда отвечала на вопросы полицейского.

Она не уступила дорогу, она была виновата в аварии, теперь ничего не поделаешь – вину надо признавать с достоинством. Она разбила очки и теперь в дрожащем от жары воздухе (“Эта вот женщина в такую жару на дорогу вздумала выскакивать”, – жаловался мистер Рикси санитарам) еле различала Либби и Тэт – два пятна, желтое и розовое, на заднем сиденье разбитого “олдсмобиля”. Эди вытерла лоб намокшей салфеткой. Каждый год, на Рождество, в “Напасти” под елку выкладывали четыре платья разных цветов – розовое для Либби, голубое для Эди, желтое для Тэт и нежно-лиловое для крошки Аделаиды. Разноцветные перочистки, разноцветные ленточки, разноцветная писчая бумага… одинаковые фарфоровые куклы-блондинки, только платьица разные, у каждой свой акварельный оттенок.

– Так вы развернулись на проезжей части, – спрашивал полицейский, – или нет?

– Нет. Я развернулась здесь, на парковке.

Мимо проехала машина, солнце отразилось в боковом зеркале, ударило Эди в глаза, и тотчас же у нее в памяти необъяснимым образом всплыло позабытое детское воспоминание: старая кукла Тэтти – в замызганном желтом платье, с задранными ногами – валяется в пыли на заднем дворе “Напасти”, под смоковницами, где вся земля была изрыта курами, которые иногда сюда пролезали. Сама Эди в куклы не играла, ей было неинтересно, ни капельки, но эту оловянную куколку припомнила теперь до странного отчетливо: тряпичное тельце, на носу облупилась краска и вместо него – жутковатое блестящее металлическое пятно. Сколько же лет Тэтти волочила по всему двору эту потрепанную куклу – серебристую “мертвую голову”? И сколько лет Эди и не вспоминала об этом страшном безносом личике?

Полицейский полчаса допрашивал Эди. Из-за его монотонного голоса и зеркальных очков Эди иногда чудилось, будто ее допрашивает Муха из одноименного фильма ужасов с Винсентом Прайсом. Заслонив глаза рукой, Эди изо всех сил старалась слушать, о чем он спрашивает, но то и дело отвлекалась на машины, которые неслись по залитому солнцем шоссе, а в голове у нее была одна эта ужасная старая кукла с серебристым носом. Как же ее звали-то, куклу эту? Эди, хоть убей, не могла вспомнить. У Тэтти была каша во рту до тех самых пор, пока она в школу не пошла, и имена она куклам выдумывала уж какие-то совсем нелепые – Грайс, Лиллиум, Артемо…

Девчушки из банка заскучали – они стали разглядывать ногти, накручивать на пальцы прядки волос и наконец потянулись обратно. Аделаида, которую Эди с горечью винила в аварии (эта ее проклятая “Санка”!), с расстроенным видом отошла в сторонку, будто бы происходящее ее вовсе не касалось, и принялась болтать с миссис Картретт, своей любопытной подружкой по хору, которая проезжала мимо и остановилась поглядеть, что тут стряслось. А потом она вообще взяла, запрыгнула в машину миссис Картретт и укатила, не сказав Эди ни словечка. “Мы поехали в «Макдоналдс», съедим по бургеру!” – крикнула она Тэт и бедняжке Либби. В “Макдоналдс”! И вдобавок ко всему, когда насекомообразный полицейский наконец отпустил Эди, ее несчастная старая машинка отказалась заводиться, и Эди пришлось, расправив плечи, вернуться в выстуженный банк и спрашивать этих малолетних нахалок-кассирш, можно ли ей воспользоваться телефоном. И все это время Либби и Тэт, в жуткую жару, безропотно сидели в “олдсмобиле”.

Такси приехало быстро. Эди стояла у окна, возле конторки управляющего, разговаривала по телефону с автомехаником и видела, как Либби и Тэт идут к машине – ухватившись за руки, осторожно ступая по гравию выходными туфельками. Она постучала по стеклу, и стоявшая на самом солнце Тэт обернулась, махнула ей рукой, и вдруг, ни с того ни с сего, Эди вспомнила, как звали ее старую куклу, и даже расхохоталась от неожиданности.

– Что? – спросил механик, а управляющий – пучеглазик в толстенных очках – поглядел на Эди как на сумасшедшую, но Эди было плевать.

Ликобас. Ну, конечно. Вот как звали оловянную куколку. Ликобас – проказница, которая дерзила матери, Ликобас, которая однажды позвала Аделаидиных кукол к себе на чай, а подала им одну воду с редисками.

Когда подъехал тягач, водитель предложил подвезти Эди до дому, и она согласилась. Она не сидела в грузовике со времен Второй мировой – кабина была высокая, лезть туда с треснутым ребром – занятие не из приятных, но, как любил напоминать дочерям судья, дареному коню в зубы не смотрят.