Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

вообще-то удобно. Ни контракта, ни договора. Пришла, отработала и получила, – Эркин слушал внимательно, напряжённо сведя брови. – А летом, ну, в День Империи, я их увидела, ну, тех, кто там работал. Норман, Перри, Рассел… Я рассказывала тебе.

– Я помню, – кивнул он. Лицо его потемнело, напряглось.

– Ну вот, я и решила бросить эту работу. Но Норман, он там за главного, он встретил меня и… ну, он не то что угрожал, но… но я испугалась, Эркин. Вот я и хожу туда два раза в неделю, печатаю.

Эркин медленно кивнул.

– Понятно. Значит, не из-за денег.

– Да. И устаю не от работы, – Женя невесело улыбнулась, вертя в руках чашку с остывшим чаем. – Я от них устаю, оттого, что с ними в одной комнате сижу, их разговоры слушаю, – она почти бросила чашку и закрыла лицо ладонями.

Эркин очень легко передвинулся со стулом к ней, чтобы сидеть рядом. Осторожно обнял. Женя положила голову к нему на плечо, вздохнула.

– Женя, – у Эркина перехватило горло. – Что, ну, что мне сделать для тебя? Скажи, Женя.

– Ничего, – всхлипнула Женя. – Ты… ты будь осторожным, Эркин. Я так боюсь за тебя.

– Ты не бойся, – он плотнее обнял её, накрывая своими руками. – Я сильный. И глаза держать книзу умею. Я… я всё выдержу, Женя. Женя… тебе никак нельзя уйти оттуда?

Она молча покачала головой.

– Ну… ну, тогда не слушай их. Женя, – он взял обеими руками её голову с боков, приподнял, чтобы быть с ней лицом к лицу. – Женя, обещай мне.

– Что?

Она впервые видела его таким.

– Обещай.

– Ну, обещаю, – она улыбнулась, но он не ответил на её улыбку, лицо его оставалось строгим, даже ожесточённым.

– Обещай. Что бы ты ни услышала. Про меня, про… таких, как я, – он заставил себя выговорить: – про спальников, про индейцев, просто про цветных, ты… ты не ответишь. Надо будет – согласишься. Бить нас, меня… ну, что бы ни было, ты смолчишь, не вмешаешься.

– Эркин…!

– Не надо, Женя. Дважды, как тогда, с клеткой, не везёт. Я… я всё сделаю, чтобы тебя, чтобы вас с Алисой прикрыть. А ты меня не прикроешь. Я же, – он усмехнулся, дёрнув шрамом, – я Меченый, с номером. А с Алисой если…

Он не договорил. Потому что Женя заплакала, и он стал успокаивать её, целуя в мокрые глаза и щёки, посадил к себе на колени, покачивал, обнимая. И чувствовал, что сам плачет.

Сонно вздохнула, заворочалась Алиса, и Женя сразу метнулась к ней. Эркин вытер лицо ладонями и встал. Собрал и унёс на кухню их чашки и чайник. Сложил чашки в тазик и стал мыть. Прибежала Женя.

– Нет, спит. Я к окну подошла, так холодом тянет, уже подтапливать можно.

– Я тогда с утра больше дров принесу. И на плиту, и на печь.

– Ага. Тебе не холодно на полу?

– Нет. Я под дверь войлок подбил. Мне даже жарко.

Они полоскали чашку, держа её одновременно за ручку и край, и не замечали этого. Наконец Эркин разжал пальцы, дав Жене поставить чашку на сушку. И словно не было этого разговора. Женя ушла в комнату. Эркин набрал ковш тёплой воды, разделся, намочил конец полотенца и обтёрся. Полоска под дверью слилась с темнотой. Значит, Женя погасила лампу и легла. Ну вот, ещё один день кончился. Он ещё раз оглядел чуть подсвеченную топкой плиты кухню, проверил дверцу. Вроде надёжно. Можно и на боковую. Эркин вошёл в кладовку, притворил за собой дверь, вытащил и развернул постель. И с наслаждением вытянулся под одеялом.

Зря Женя беспокоится, совсем не холодно. Но что же делать? Как избавить Женю от этих сволочей? Если… если это свора, то уходить ей с этой работы нельзя. А если… нет, пугануть их он никак не может. Только Женю подставит. Поганый городишко какой. В Бифпите было легче. Да и остальные говорили. Где есть комендатура, там беляки не наглеют. А здесь… А если… если уехать?!

Он рывком сел, отбросив одеяло. Чёрт, и Андрей говорил, что надо сваливать. Если и в самом деле уехать. В другой город. Где есть комендатура. Да… да в тот же Гатрингс. Найдёт же он там работу. Мужской подёнки везде хватает. Уехать всем вместе, втроём, нет, вчетвером, Андрей же, конечно, тоже. Даже если Женя не найдёт сразу работы, тоже не так уж страшно. Надо – он сутками вкалывать будет. Но чтоб Женя этих сволочей не видела.

Эркин снова лёг, закутался в одеяло. Надо будет завтра с Андреем поговорить. И у других поразузнать потихоньку. А там… Женя снимет квартиру и сдаст ему койку. А если и Андрей где-нибудь по соседству будет, так и совсем хорошо. Но всё продумать надо. С наскока такое не решишь и не сделаешь. И говорить Жене пока не стоит. Вот он разузнает всё… а пока… пока завтра вечером переложить дрова и послезавтра за картошкой. Ах, чтоб тебя, послезавтра же пятница, в церковь придётся идти. А картошка… картошка в субботу. И как раз, все ж по субботам закупают. Вот и послала его хозяйка. Даже к лучшему так. Можно будет хорошей купить.

Он потянулся ещё раз, засыпая. За квартиру до Рождества уплачено. И на жизнь запас есть. Ну, значит, и решить надо тоже до Рождества. А сейчас спать.

Сны он теперь видел редко, а проснувшись, не помнил. Да и зачем? Сон – он и есть сон, был, и нету. А верить в сны он никогда не верил. Ещё с питомника, с тех снов наяву, туманных картинок.

Андрей идею переезда поддержал. Но вариант Гатрингса отверг.

– Хрен редьки не слаще. Там, говорят, с работой совсем хреново.

Эркин нехотя кивнул. К ним оттуда приезжали работу искать, так что понятно всё.

– Так что, здесь сидим?

– Рвать надо, – Андрей, крякнув, взваливает на спину мешок и, покачиваясь, пружиня всем телом, несёт его через пути в склад.

Хреновая работа сегодня. Вагон от склада далеко, носить неудобно. Но в городе всё меньше работы, и всё больше народу толчётся на станции. А тут ещё повадились с собственными грузчиками приезжать. Приходится на любое соглашаться. Они и раньше особо разборчивыми не были, но хоть насчёт оплаты можно было поторговаться, а теперь…

Они таскают мешки бегом, зорко поглядывая по сторонам: не вывернет ли откуда маневровый. Есть люди: и посигналят тебе, и замедлят ход, пропуская, если видят, что ты под грузом, а не так просто, а есть такие… стервы сволочные, гоняют не глядя,