Избранные произведения в 2-х томах. Том 1 - Вадим Собко

Да, всё время он был настоящим Железняком, а тут, вернувшись домой, когда всё страшное осталось позади, размяк от нежности и любви и тихо заплакал, положив голову на круглый, сильно потёртый валик дивана.

— Ну, теперь уже плакать поздно! — крикнула Марина.

— Во-первых, поздно, а во-вторых, не из-за чего, — добавил Иван, хорошо понимая чувства брата.

— Сейчас будем обедать, — торжественно возвестила Христя и быстро побежала в кухню.

— Давай, давай! — стараясь скрыть собственное волнение, поддержал Иван.

Через несколько минут обед уже был на столе. Андрейка заглянул каждому в тарелку, словно проверяя, не стала ли семья питаться хуже за время его болезни. Наверно, на яблоки и мандарины, которые ему приносили в больницу, ушла уйма денег.

Заметив эти взгляды, Христина весело рассмеялась, следом за ней захохотали и все остальные. Андрейка покраснел и сказал:

— Не надо было мандаринов в больницу носить. Что я, маленький? Там всё давали.

Иван взглянул на него и весело сказал:

— Ну, хорошо, больше мандаринов не получишь! — И, встав из-за стола, стал собираться. — Вы отдыхайте, а я на часок выйду.

— Куда?

— Надо мне.

— Что ещё за секреты? — воскликнула Христина.

— Да какие тут секреты! Понимаешь, мне хочется узнать, где сейчас живёт Кирилл, как ему живётся-можется.

— А где же ты узнаешь? — спросила Марина.

— Я думаю к Сане зайти.

— А она знает?

— Может, и знает.

— Это его любовь?

Марина так произнесла эти слова, что Иван ясно понял — совсем не безразлично относится сестра к Кириллу.

Он взглянул на Марину и не спеша ответил:

— Любовь? Не думаю. Гуляли мы все когда-то вместе, в одной компании. Так, может, Саня знает…

— Иди и возвращайся скорее. Но я на твоём месте о нём не вспоминала бы.

— А я буду вспоминать, — ответил Иван, надел кепку и вышел на улицу.

Тёплый апрельский вечер дохнул ему в лицо душистым ветром. Степи вокруг Калиновки уже покрылись ковром зелёных трав, бледно-лиловыми цветами мохнатой сон-травы и вырезными листочками фиалок. Скоро зацветут в степях травы, и запахнет тогда чабрецом и мятой, горькой серебристой полынью и приторно-сладковатыми лилово-красными цветами колючего чертополоха. А пройдёт ещё месяц — и солнце выжжет степь, она станет коричневато-красной, и только чертополох с полынью удержатся на просторах отлогих, словно застывшие волны, донецких холмов.

Это будет через месяц-полтора — тогда степной ветер будет приносить пыль, запах каменного угля и дым заводских труб. А сейчас ещё апрель, и хочется дышать полной грудью — так свеж и животворен воздух на улицах, в парке, во всём мире.

Минут через пять Иван уже стоял у квартиры Громенко.

— Ты?! — удивилась Саня.

Она ожидала увидеть кого угодно, только не Железняка.

— Я, — спокойно ответил юноша. — Разве это такое диво?

— Откровенно говоря, диво, — сказала девушка. — Заходи.

Иван вошёл в комнату, освещённую яркой лампой. Саня стояла перед ним в синеньком домашнем халатике и тапочках на босу ногу. Чёрные большие глаза её смотрели на юношу немного насторожённо. У неё было круглое лицо, чуточку курносый носик и антрацитовочерные, пышные, как дагестанская шапка, волосы. Прадед Сани был грек, и своеобразной красотой девушка была обязана смеси греческой и украинской крови. Правда, о красоте Сани можно было судить по-разному, но пройти мимо неё, не оглянувшись, никто не мог.

Впрочем, на Ивана ничья красота не могла произвести впечатления. Женщины и девушки всего мира вообще для него не существовали, всех их вместе навсегда затмила Любовь Максимовна.

— Я к тебе по делу пришёл.

— Интересно. Говори.

— Тебе, случайно, не известно, где Кирилл?

— А почему это должно быть известно мне? Что я ему, жена или родственница?

— Ни то, ни другое, — сказал Железняк. — Я думал» может, он заходил к тебе.

— Нет, не заходил. А тебя что, совесть мучает?

— Не знаю. Совести вроде мучить не за что. Я уж себя сто раз проверял — всё так, всё правда. А сердце словно червячок точит: может, я чего-то недодумал, может, по-другому надо было? Ведь знал я, какой он горячий. Может, я правильного подхода к нему не нашёл? Вот и потеряли такого парня. Я уже с Сашкой Бакаем об этом говорил. Он тоже думает — всё как следует сделали, а у самого на душе скверно.

— Ты что, перед ним извиниться хочешь?

— Нет.

— Зачем же он тебе?

— Я его в цех вернуть хочу.

Железняк говорил медленно, словно проверял самого себя. Таким Саня никогда его не видела. Чувствовалась в Иване крепкая сила, а откуда она взялась, девушка понять не могла. Совсем недавно этот костлявый парень казался таким неинтересным рядом с Кириллом — и вот на тебе, уже думает, как вернуть Сидоренко в цех, уже вмешивается в его судьбу, уже чувствует себя более сильным. Когда же произошла эта перемена?

— Вот ты какой, — произнесла тихо Саня, и трудно было понять, что она хотела этим сказать. — А Кирилла в цех ты едва ли вернёшь.

Они помолчали.

— Так не знаешь, где мне этого проклятого чёрта найти?

— Не знаю. Но если придёт — скажу…

Ещё помолчали.

— Ну хорошо, — проговорил Иван, — скажи ему, если придёт. Всё скажи. Мне его надо видеть. Он для меня не просто знакомый, он мой товарищ. Поняла?

— Всё поняла, — серьёзно ответила Саня. — Ты уже уходишь?

— Ухожу. А ты знаешь… не говори никому, что я был… и вообще не говори…

— Не скажу.

Она произнесла это сдержанно и покорно, понимая, сколько колебаний, переживаний и глубоко спрятанных чувств таится в словах Железняка.

Иван крепко пожал ей руку и вышел. Неспокойно было у него на сердце. Чем ближе подходил он к дому, тем больше овладевала им тревога. Всё чаще появлялось чувство, что Андрейка что-то скрывает, не договаривает. Что происходит с мальчиком? Не проглядел ли чего Иван?

Когда Иван вернулся домой, Андрейка, сидевший один в комнате, радостно бросился к нему — в больнице он соскучился по родным. Они сели рядом на диван, поговорили о школе, о том, как отставшему Андрею догнать своих одноклассников. Это был хороший разговор, в котором всё было так ясно. Потом, помолчав, Иван сказал:

— Послушай, Андрейка, ты уже не маленький, и с тобой можно говорить как с настоящим взрослым мужчиной. Что-то у тебя всё-таки неладно. То к нам милиция приходила, то ты какую-то бабку Галчиху в бреду поминал, то на простые вопросы отвечаешь так, словно бы оправдываешься. Скажи мне по совести, что с тобой? Я обещаю — никто тебя наказывать не будет, даю честное слово.

Мальчик сразу насторожился, снова виновато — а может быть, это только показалось? — забегали его глазёнки, снова горячо зазвучал голос:

— Как тебе не стыдно! Никакой я бабки Галчихи не знаю, и оправдываться мне не в чём… И чего вы все от меня хотите?!

«Не доверяет мне», — подумал Иван, а вслух сказал:

— Дай честное пионерское слово, что не знаешь.

— Честное пионерское! — выпалил, будто прыгнул с большой высоты, Андрей.

— Хорошо, я тебе верю, — сказал Иван.

Он и в самом деле в эту минуту верил младшему брату, однако спокойствия на сердце всё-таки не было. Вскоре вернулись сёстры. Поужинали и легли спать.

Долго не мог заснуть в эту ночь Андрейка. Его охва-тало отчаяние. Как жить теперь, как смотреть в глаза людям, если он, давая честное пионерское слово, так подло обманул брата? Может, разбудить сейчас Ивана и рассказать ему всю правду? Нет, об этом страшно даже подумать.

И, чувствуя, что у него не хватит смелости признаться. не зная, как быть дальше, Андрейка уткнулся в подушку и горько заплакал.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Солнце уходило за дальние Красногорские холмы, и на стенах комнаты горели яркие краски заката. Дома были только Христина и Иван. Стукнули в дверь. Иван пошёл открыть. Послышался тихий голос. Христина прислушалась и поморщилась — бабка Анастасия пришла!

А бабка уже вплыла в комнату, прошуршала шёлковой чёрной юбкой, села на стул посреди комнаты, улыбнулась так ласково, словно они вчера только расстались.

— А я вот в Калиновке была, — сладенько завела старуха. — Дай, думаю, зайду, гляну, как деточки поживают, как растут да добра наживают. Вы ведь у меня одна на земле родная кровь.

Иван сидел, слушал бабкин голос и удивлялся: «Как этой старой притворщице не стыдно показывать свои хитрые глаза?!»

Как только пришла бабка, Христина сжалась, ушла в себя. У неё всегда при бабке возникало предчувствие какого-то несчастья. Скорее бы уж уехала к себе домой, в свою Дружковку…

— Как же вы живёте, деточки, как поживаете, как здоровьичко, почему не все дома?

— Марина в школе, Андрейка в садике играет.

— А учитесь как?