Избранные произведения в 2-х томах. Том 1 - Вадим Собко

— Что ты сказала? — Кирилл словно только сейчас заметил присутствие девушки. — Да, правда, куда это мы бежим? Пойдём в парк, сядем.

— Холодно сидеть, — ответила Саня, но повернула в парк.

В голых ещё аллеях стоял удивительный запах свежего морозца и почти незаметный запах смолистых каштановых почек. Тихий ветер пролетал вверху, деревья шумели безлистыми ветками, и весь парк был наполнен тревожным шуршанием.

Сели на скамью, помолчали.

— Нет теперь настоящих людей на свете, — вдруг заявил Сидоренко. — Ни настоящих друзей, ни просто надёжных людей. Все подлецы, только делают вид, что честные.

— А честный? — насмешливо отозвалась Саня.

Сейчас она может хорошо отплатить за два часа ожидания, эго уже ясно.

— Да, честный, потому что я не о себе, обо всей бригаде всегда думаю, а они… сволочи…

Кирилл больше не мог сдерживать бури чувств, бушевавшей в груди. Слово за словом, захлёбываясь от возмущения, он рассказал Сане всё, от первой стычки с Иваном до собрания бригады, до упрёков бригадира.

Саня слушала, и злоба, накопившаяся за два часа хождения перед воротами парка, медленно таяла. Так проходит гроза, исчезает на горизонте нависшая чёрная туча, и огненные молнии понемногу превращаются в милые, ласковые зарницы. Девушке от всего сердца было жаль Кирилла, она понимала его чувства обиды и боли. В эту минуту Саня целиком стала на его сторону.

— Они просто завидуют тебе, — сказала девушка, когда Кирилл закончил свой рассказ, — потому что ты работаешь лучше их и зарабатываешь больше, потому что ты будешь знаменитым на всю страну, а они — никогда!

Этот разговор для Кирилла был сладчайшим в жизни. Он пришёл к девушке, чтобы услыхать слова утешения: «Да, ты прав, а тебе причинили зло подлые люди…» Он услыхал эти слова и теперь был благодарен Сане.

В нём заговорила нежность к девушке, он медленно склонил голову ей на плечо.

Сначала Саня растерялась, даже испугалась этого проявления нежности, а потом удивилась. Кирилл Сидоренко сидит, уткнувшись ей в плечо, и хочет, чтобы его пожалели, — такое зрелище не каждый день увидишь в Калиновке!

Саня почувствовала себя сильнее Кирилла, и лукавый бесёнок, который всегда толкал её на неожиданные поступки, ожил, шевельнулся, выставил свои рожки и насмешливыми блестящими глазами взглянул на всю эту сцену. Девушка гнала его, но бесёнок не склонен был уходить. Наоборот, он забегал то с одной, то с другой стороны, показывая Сане, как всё это смешно выглядит… Больше того — он уже осмелился нашёптывать девушке, что Кирилл совсем не прав и нечего его жалеть, а сказанное на собрании бригады было не так уж несправедливо. И голова, опущенная на её плечо, вдруг показалась тяжёлой…

— Ты что замолчала, Саня? — спросил Кирилл.

— Пойдём домой, в парке холодно.

Кирилл выпрямился и неприязненно взглянул на девушку. Он вверил ей своё сердце, свои тайны, а она думает, как бы не простудиться… Нет, никогда в жизни не смогут понять его девчонки!

— Ну что ж, если не хочешь быть со мной, — высокомерно сказал юноша, — пойдём, — и, словно делая великое одолжение, взял Саню под руку, — провожу до дома.

Девушка едва заметно усмехнулась, услыхав этот милостивый тон, но промолчала.

За весь долгий путь они ни слова не сказали друг другу. Кирилл почувствовал происшедшую в Сане перемену, но объяснить её не мог и злился.

«Вот так, — думал парень, — говорила тут всякие хорошие слова, а попробуй выпустить её на собрании — наверно, за Ивана руку подымет!»

Так, молча, они дошли до дома, где жила Саня. Став на ступеньке крыльца, Саня протянула руку.

— Ну, будь здоров! — сказала она весело. — И перестань переживать, а то на улице скользко ходить будет. А в другой раз трещины не замазывай, потому что с завода в два счёта выгонят. Спокойной ночи!

Нет, не Саня Громенко, а черноглазый бесёнок выговорил эти снисходительные, ласково-насмешливые слова. Кирилл от неожиданности остолбенел.

— Что? — только и смог он выговорить.

Но Саня уже скрылась в глубине подъезда, раздался стук, хлопнула дверь, и всё затихло.

Кирилл провёл рукой по щеке и выругался. «Ну, подожди же, Санька, мы с тобою ещё поговорим!»

Юноша надвинул кепку на лоб и пошёл в общежитие.

С каждым шагом в голову приходили всё более злые и нелепые мысли.

Значит, никому на свете нельзя верить, значит, даже Санька смеялась над ним, да ещё в такую минуту, когда он открыл ей всю душу…

В цех он больше не вернётся. Завтра утром пойдёт к начальнику и возьмёт расчёт. Работа для него найдётся всюду, можно не волноваться. Пусть они поработают без Кирилла Сидоренко! Пусть поработают!

А Саня в этот вечер долго не спала. Всё вспоминался разговор с Кириллом, и она без конца перебирала сказанные слова, словно разноцветные камешки. У каждого из этих камешков свой оттенок и рисунок, интересно в них разобраться. И чем дольше думала девушка, тем яснее становилось, почему пришёл к ней таким несчастным Кирилл. И чем дальше, тем больше приходил на память человек, который так мало места занял в этом разговоре. — Иван Железняк.

На следующее утро Сидоренко пришёл на завод и, не заходя в бригаду, прошёл в кабинет начальника цеха.

— Тая, дай мне лист бумаги, — попросил он у секретарши.

Тая взглянула на него, и на хорошеньком, полненьком личике её отразилась тревога — трагическая гримаса сводила губы Сидоренко.

Не спрашивая, она протянула юноше бумагу; тот что-то быстро написал, спросил:

— Можно зайти к начальнику цеха?

— Можно.

Начальник цеха уже знал о том, что случилось в бригаде сборщиков, и не очень удивился появлению Сидоренко. Наоборот, он был уверен, что парень придёт.

Кирилл резко бросил на стол свою бумагу.

— Вот заявление. Подпишите расчёт. Ноги моей в вашем цехе больше не будет.

— А что случилось?

— В вашем цехе я работать не буду. Издеваться над собой не позволю!

— Никто над вами и не издевался. Товарищи ваши поступили правильно — не будете впредь замазывать трещин.

— Можно ли мне после того, что было, в цех заходить?

— Можно.

— Вам, может, и можно, а Кирилл Сидоренко не позволит, чтобы из него дурака или мошенника делали. Железняк или я — выбирайте!

Это была последняя ставка. Где-то в глубине души Кирилл был убеждён, что начальник не захочет потерять одного из лучших слесарей-сборщиков.

Но начальник взглянул на Сидоренко и не колеблясь взял ручку.

— Прошу, — сказал он, отдавая заявление. — Когда поумнеете и захотите вернуться, возьму и этого случая вспоминать не буду.

— Не дождётесь, чтобы я к вам на поклон пришёл. Были бы руки, работа найдётся.

— Это правда, — сказал начальник. — А всё-таки, если соскучитесь по нашему цеху, приходите. Всё.

И Кирилл вышел, не отважившись хлопнуть дверью, а осторожно прикрыв её за собой. Он зашёл в цех, взглянул на машины, которые так любил, и стало нестерпимо больно расставаться с этим дорогим и привычным миром.

Впрочем, отступать уже поздно. Кирилл взглянул на резолюцию начальника: и не дрогнула ведь рука написать слова об увольнении! Возврата уже нет и быть не может. Надо идти.

И с этого дня Сидоренко исчез с Калиновского завода. Поговорили-поговорили об этом случае в первом механическом, но Кирилл не появлялся, и о нём стали забывать, как обычно и бывает на свете.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Андрейка вернулся из больницы домой бледный, слабый и почему-то чуть виноватый. За ним ездили всем семейством, и, когда мальчик, ещё в больничной пижаме, вышел в приёмный покой, все удивились — так вытянулся он за время болезни. Почему-то особенно худой и длинной стала шея, взглянешь на неё — и страшно становится: как бы не сломалась…

Выйдя на улицу, мальчик засмеялся счастливо и весело, сам не понимая почему. Когда его отвозили в больницу, был неприветливый март, а теперь всё вокруг стало нежно-зелёным. В весенний убор оделись кусты и деревья, посаженные в палисаднике около больницы, и нежные ветки их тянулись к Андрейке, словно поздравляя его с выздоровлением.

Мальчик набрал полную грудь воздуха, но перед глазами пошли тёмные круги; он пошатнулся и упал бы, если бы не поддержали сёстры.

— Держись, за землю держись! — крикнул Иван, и все весело засмеялись.

Машина домчала их домой за пять минут. Андрейка самостоятельно поднялся на третий этаж, снял пальто, вошёл в комнату, прилёг на старый, милый, знакомый диван и только тогда поверил, что болезнь прошла. Там, в больнице, ему казалось, что никогда не кончатся все эти измерения температуры, осмотры горла и бесконечные уколы. Ему нечего стыдиться, он прошёл через все эти испытания мужественно — ни разу не заплакал и не всхлипнул, только изредка сжимал зубы от боли. «Ты настоящий Железняк», — иногда говорил ему доктор.