Избранные произведения в 2-х томах. Том 1 - Вадим Собко

— Ещё немного, — сказала Матюшина, успокоившись, — и никто уж не помог бы — ни доктор, ни бог. А я во время войны в госпитале работала, тысячи раз приходилось такие интубаторы вставлять.

Важно произнеся это учёное слово, она осторожно положила руку на лоб мальчика.

— Горячий, очень горячий. Ну и доктора! Как можно такого дома оставлять!

— Не хочет он в больницу.

— А его и спрашивать нечего. Вот так, когда ни тебя, ни меня тут не будет, выкашлянет он интубатор — только мы и видели Андрейку.

Она провела рукою по глазам, словно отгоняя сон, и пошла к двери.

— Подождите, Любовь Максимовна. Пожалуйста, не уходите. Скоро доктор придёт…

— А если не придёт? Ночевать мне тут, что ли?

— Подождите, — ещё раз попросил Иван.

— Ладно. — Матюшина присела на диван. — Ну, наш Андрейка совсем герой.

Дыхание мальчика опять стало ровным и глубоким. Иван не отрываясь смотрел на лицо брата. Вот уже видно, как появляются проблески жизни, как понемногу розовеют посиневшие губки, как раздуваются ноздри. Это было похоже на чудо. Один раз чудо сделал доктор, второй — руки Любови Максимовны. Он взглянул на её руки, представил, как разливает она пиво, как копает землю на огороде, моет пол. Чувство глубокой благодарности и любви к этой грубоватой женщине снова залило его сердце, словно широкое весеннее половодье. Охваченный безудержным порывом, он склонился к коленям Любови Максимовны, схватил её руку и поцеловал, прошептав:

— Если бы вы знали, как я вас люблю…

Любовь Максимовна засмеялась негромко, ласково, как когда-то смеялась мама, и левой рукой, словно играя, растрепала буйные волосы юноши.

Внизу, на лестнице, хлопнула дверь, послышался топот ног — это бежали сёстры, а за ними медленно шёл врач Скорой помощи.

Иван порывисто поднял голову, взглянул на Любовь Максимовну, и во взгляде его женщина увидела такую любовь, что даже ей, опытной и всезнающей, стало страшно.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В последние дни каждого месяца работа в механических цехах завода сбивалась со своего обычного ритма и напоминала коня, который брёл себе не спеша, а потом вдруг рванулся и перешёл на галоп. И сколько ни говорили на заводе о вреде штурмовщины, всё равно эти дну всегда были полны самого напряжённого труда.

Так было тридцать первого марта 1951 года, в день, когда бригада Максима Половинки должна была сдать горизонтальную ковочную машину. Работа над этой машиной составляла большую часть производственного плана, и от того, успеют или не успеют сдать её сегодня отделу технического контроля в лице главного контролёра Гарбузника, зависело получение бригадой премии.

После перерыва придёт Гарбузник со своими младшими контролёрами, они пустят в ход мощный мотор — и пойдут крутиться зубастые шестерни, тронется с места тяжёлый, смазанный маслом ползун, и три часа машина не остановится ни на мгновение. Только после этой пробы, если нигде не заест, котролеры остановят моторы и начнут проверять машину. Это будет после обеда, а сейчас нужно как можно скорее поставить на свои места и хорошенько проверить все маслёнки и длинные медные трубки смазочной системы.

Сегодня эта работа выпала на долю Железняка, и он принялся за неё с большой охотой. На душе у него было спокойно. В больнице сказали, что температура у Андрейки почти нормальная. Мальчика обещали выписать дней через десять.

Рядом с Иваном, облепив машину со всех сторон, работали его товарищи, затягивая последние болты, проверяя движущиеся части, пригоняя последние детали. Ковочную машину уже освободили от всяких подставок, домкратов и стеллажей, которыми пользуются при сборке, она словно выкристаллизовалась, и контуры её вырисовывались всё яснее.

— Хорошая будет машина, — сказал Маков, поглядывая на крепкую станину.

— Да, очень хорошая, — ответил Железняк. — Я такой ещё никогда не видел.

— Ты ещё сосунок и много чего не видел, — заявил Сидоренко, проверяя, хорошо ли встали на свои места вкладыши подшипников.

И, совсем неожиданно и неизвестно почему, он длинно и скверно выругался.

— Что ты, с ума сошёл? — удивлённо взглянул на него солидный Торба, который очень не любил ругани. — Что ещё за мода?

Кирилл не обратил на его слова ни малейшего внимания, отвернулся от товарищей, пробормотал ещё ругательство, только теперь уже сквозь зубы, несколько минут повозился около подшипника, потом пошёл в дальний угол цеха, где работали маляры, и через несколько минут вернулся с маленьким ведёрочком серовато-синей краски. Поставил ведёрко около себя и снова принялся за работу.

— Зачем тебе краска? — спросил Маков.

— Не суй носа в чужое просо! — оборвал его Кирилл — он был явно в скверном настроении.

Стрелки часов приблизились к одиннадцати, когда Половинка сложил чертёж и сказал:

— Ну, ребята, последний проход каждого по всей работе — и пойдём обедать, а потом позовём Г арбузника.

Так уж повелось в бригаде — перед сдачей машины каждый делал молчаливый осмотр, как бы последнюю проверку перед испытанием.

Иван обошёл машину. Эта проверка казалась ему совсем лишнею. Щепетильно честный и требовательный к себе, он был убеждён в честности своих товарищей. И только для того, чтобы не сидеть без дела, он влез наверх станины и поглядел, не нагрелся ли подшипник редуктора. Нет, машина уже совсем готова, ничего не скажешь.

Но вдруг он заметил внизу станины, на внутренней её части, тёмное пятно свежей краски. Не понимая, откуда оно взялось, он хотел спуститься ниже, к эксцентрику, и разглядеть получше, но Сидоренко крикнул:

— Чего ты там лазаешь внутри? Посмотри сюда! Вон масло из твоей системы течёт!

— Где?! — спросил Иван.

— Вон, гляди!

Иван быстро провёл мягкими концами по трубке. Капля масла исчезла, а трубочка засияла, как под солнцем.

— Это я смазал, чтоб не темнела.

— А я подумал, что протекает, — сказал Сидоренко. — Ну, тем лучше, если ошибся.

Он скова скрылся за машиной. Половинка так и не понял, что таилось за этим разговором, шутка или что-нибудь серьёзное. Взглянул вслед Сидоренко, но ничего не сказал.

Прогудел гудок.

— Обедать, хлопчики! — приказал бригадир. — Всё будет хорошо, я уже вижу.

Иван сидел в столовой, уплетая котлету с макаронами, а из головы у него не выходил последний разговор с Сидоренко. Для чего Кириллу надо было его звать, заставлять сойти со станины? Ведь он наверняка знал, что магистральная трубка не течёт? В чём же дело?

Он доел котлету и вернулся в цех. Торопливо, изредка оглядываясь, словно его могли задержать или не пустить, он подошёл к машине. Ещё никто не успел пообедать, и в пролёте было пусто.

Юноша быстро влез на станину, спустился вниз, пригляделся к свежему пятну и тихо свистнул.

— Что ты там делаешь? — раздался вдруг сверху злой голос Сидоренко.

Иван взглянул вверх. Лицо его бывшего учителя было темнее грозовой тучи.

— Что ты там делаешь? — На этот раз вопрос прозвучал уже как угроза.

— Гляжу.

— Вылазь оттуда!

— А что, разве смотреть запрещено?

— Тебе запрещено. Вылазь!

— Вылезу. Я уже всё видел.

— Что ты видел?

— Трещину.

— Нет там трещины!

— Нет, есть! Кто её закрасил?

— Я! Понял ты? Я!

Железняк спрыгнул вниз. То, что он увидал на станине, не было чем-нибудь необыкновенным или вызывающим тревогу. Когда отливали станину, то в нескольких местах на поверхности получились небольшие раковины. Их вырубили, глубоко добираясь до здорового металла, а пустые места аккуратно заварили. Так делают всегда, и заваренные места оказываются даже более крепкими, чем здоровые.

Возможно, что во время заваривания плохо прогрели металл, либо сварщики поспешили с охлаждением, или была какая другая причина, но наваренный металл не выдержал внутреннего неравномерного напряжения, треснул, и эту трещину на месте сварки старательно закрасил Сидоренко.

Теперь надо снова вырубить металл вместе с трещиной, заварить, всё заново закрасить. Ничего особенного, так всегда делалось, сделается и теперь.

Иван знал, что, будь это не тридцать первое марта, Кирилл не стал бы скрывать трещину. Пришёл бы сварщик, вырубил сколько нужно до живой стали и аккуратно, слой за слоем, залил бы новым металлом. Три-четыре часа работы, не больше.

Но если теперь вырубать и заваривать трещину, Гарбузник не успеет подписать акт, и машину сдать в марте не удастся, значит, план не будет выполнен и прощай премия!

Эти мысли молниеносно пронеслись в голове Ивана. Он взглянул на Кирилла. Тот стоял, дерзко и вызывающе глядя на товарища.

— Я закрасил трещину! Я! Понял ты?

— Но ведь это преступление! — выдохнул Железняк.

— Преступление? — Кирилл пренебрежительно рассмеялся. — Нет тут преступления. Завтра заметим, вырубим, заварим, и дело с концом!