ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША - Рафаэль Сабатини

Гражданин эмиссар с брезгливым видом прошёлся по комнате, разглядывая её убранство. Белёные стены украшали несколько картин. Важная персона из Парижа устроила им тщательный осмотр. На самом видном месте висела репродукция Давидовой «Смерти Марата». Перед ней гражданин эмиссар склонил голову, словно перед святыней. Потом он подошёл к совершенно недостоверному портрету доктора Гильотена. Рядом красовалась литография, изображающая площадь Революции с гильотиной в центре. Надпись под ней гласила «Национальная бритва для предателей». Довершали эту выставку революционного искусства портрет Мирабо и карикатура, изображающая триумф народа над Деспотизмом — Обнажённый Колосс, придавивший одной ногой гомункулов в пэрских коронах, а другой — столь же крошечных тварей в епископских миртах.

— Превосходно, — одобрил гражданин эмиссар. — Если эти картины отражают ваши убеждения, вас можно поздравить.

Хозяин, маленький высохший человечек, удовлетворённо потёр руки. Он разразился было пространной речью на предмет своих принципов, но гражданин представитель грубо его перебил.

— Да, да. Не нужно столько слов. Я сам выясню всё, пока буду жить у вас. Мне много чего предстоит выяснить. — В его тоне и улыбке проскользнуло нечто зловещее. Хозяин поёжился под недобрым взглядом гостя и замолчал, ожидая продолжения.

Андре-Луи заказал обед. Хозяин осведомился, не желает ли он чего-нибудь особенного.

— На ваше усмотрение. Путешествие было утомительным, и мы голодны. Посмотрим, как вы накормите слуг нации. Это будет проверкой вашему патриотизму. После обеда я приму мэра и председателя вашего революционного комитета. Известите их.

Небрежным жестом руки Андре-Луи отпустил раболепного хозяина. Буассанкур закрыл дверь и, приглушив могучий, зычный голос, пробормотал:

— Ради Бога, не переиграйте.

Андре-Луи улыбнулся, и Буассанкур тоже заметил недобрый огонёк в его глазах.

— Это невозможно. Никогда ещё страна не знала таких деспотов, как наши апостолы Равенства. Кроме того, забавно видеть, как эти жалкие крысы танцуют под музыку, которую сами же заказывали.

— Возможно. Но мы здесь не для того, чтобы забавляться.

Если качество поданных на обед блюд служило демонстрацией патриотизма, то владелец постоялого двора показал себя самым непреклонным патриотом. От крепкого мясного бульона исходил восхитительный аромат, нежный и упитанный каплун был зажарен безупречно, вино вызывало сладкие грёзы о берегах Гаронны, свежий пшеничный хлеб превосходил по качеству всё, что Андре-Луи и Буассанкур ели за последний месяц. Гостям испуганно и проворно прислуживали жена и дочь хозяина.

— Недурно, недурно, — похвалил Буассанкур. — Кажется, в провинции не голодают так, как в Париже.

— Члены правительства не голодают нигде, — резко заметил Андре-Луи. — Что мы скоро и покажем голодному народу.

После обеда, когда убрали со стола, в гостиницу прибыл мэр Блеранкура — упитанный, луноликий коротышка лет сорока с маленькими красными глазками, которые придавали ему нездоровый вид. Коротышка назвался Фуляром. От него так и веяло самодовольством и, заметив это, Андре-Луи с самого начала избрал агрессивную линию поведения. Он даже не привстал навстречу посетителю, а лишь нарочито неторопливо оторвал взгляд от бумаг, которые предусмотрительно разложил на столе, и недружелюбно оглядел вошедшего, причём взгляд его задержался на солидном чиновничьем брюшке.

— Стало быть, вы мэр, а? — произнёс Андре-Луи вместо приветствия. — Я гляжу, вы чрезмерно упитанны. В Париже все патриоты исхудали.

Гражданин Фуляр опешил. С него разом слетела вся самоуверенность. Тёмные глазки растерянно замигали и покосились на богатырскую фигуру Буассанкура, который стоял за спиной Андре-Луи. Но мэр был настолько обескуражен, что не осмелился указать гражданину агенту на вопиющее несоответствие его секретаря нарисованному образу истощённого патриота.

— Жизнь в провинции не так тяжела, как в столице, — промямлил он.

— Я заметил. Вы здесь жиреете. И не только это. — Таким образом Андре-Луи сразу же захватил инициативу в свои руки. Мэр, который пришёл задавать вопросы, обнаружил, что сам оказался в положении допрашиваемого. И плохо скрытая угроза, проглядывавшая за грубыми манерами агента, в его агрессивном тоне, в суровом и презрительном выражении его угловатого лица, в одно мгновение сбила с Фуляра всю спесь и превратила его в подобострастного и послушного слугу. — Прежде, чем мы перейдём к делу, гражданин мэр, взгляните на этот мандат и ознакомьтесь с моими полномочиями. — Андре взял со стола удостоверение агента Комитета общественной безопасности и протянул Фуляру.

Мэр робко шагнул вперёд. Он пробежал глазами документ и вернул его владельцу.

— Я к вашим услугам, гражданин агент. Располагайте мной, как сочтёте нужным.

— Мы ждём вашего президента и вашего коменданта. — Андре-Луи нетерпеливо постучал под столом ногой. Вы тут не особенно торопитесь, в вашем Блеранкуре.

Пока он говорил, дверь открылась, и владелец гостиницы объявил:

— Гражданин президент и гражданин комендант.

Названные граждане вошли в комнату с высокомерным видом. Тюилье, местный деспот и провинциальный проконсул, был другом и агентом Сен-Жюста. Близкие отношения с великим человеком обеспечивали надёжный фундамент его самоуверенности. Андре-Луи с одного взгляда распознал хамскую сущность этого энергичного молодого человека со смуглой кожей, чёрными сальными волосами и неприятным лицом, которому тяжёлая, выступающая вперёд нижняя челюсть придавала свирепое выражение. Следом за ним вошёл лейтенант Люка, который командовал отрядом Национальной Гвардии, размещённом в Блеранкуре, и номинально именовался комендантом. Светловолосый молодой офицер производил впечатление человека добродушного и любезного. В синем мундире с белой отделкой и красными эполетами он выглядел почти джентльменом.

Андре-Луи неспешно оглядел своих посетителей. Он не поднялся с места и не потрудился убрать с лица недовольное выражение. Оценив по достоинству гражданина Тюилье, он не дал ему открыть рта и прибег к той же тактике, которая так благотворно подействовала на мэра.

— Вы заставили себя ждать. Это при прежнем режиме чиновники могли позволить себе безнаказанно тратить впустую своё и чужое время. Теперь положение изменилось. Время чиновника принадлежит нации.

Тюилье, как и мэра несколькими минутами раньше, явно потрясло такое обращение. Какой же огромной должна быть власть человека, который позволяет себе такой тон в разговоре с президентом Революционного комитета! Но, поскольку самоуверенность Тюилье покоилась на более прочном основании, чем самоуверенность мэра, её было не так-то просто разрушить. Опомнившись, президент надменно изрёк: