Санкт-Петербург. Автобиография - Марина Федотова

– Кутайся ты там хорошенько, – все твердила она мне, – берегись отморозить себе нос и уши. Ведь там так холодно, что улицы приходится отапливать.

Отправился я в Гавр, а там на другой же день занял место на судне, отплывавшем в С.-Петербург. Разбирая чемодан свой, я нашел в нем три кашне, уложенных туда заботливой рукой матери, сильно тревожившейся за участь моего носа, которому предстояло выдержать натиск морозов, с которым-де и медведям трудно сладить. На судне я познакомился с знаменитой артисткой, госпожой Вольнис, тоже ангажированной в Россию. С нею путешествовала в качестве костюмерши очень тучная тетка, женщина веселого нрава, и мы так приятно проводили время, что и не заметили, как очутились в виду Кронштадта. Прибыли мы туда 24 мая 1847 года, предъявили свои паспорта и пересели на другое судно, доставившее нас в Петербургскую таможню, помещавшуюся тогда на Гагаринской набережной. День был знойный; снимаю я свой головной убор, кладу его на скамью и спешу открыть свой чемодан и сундуки г-жи Вольнис, просившей меня оказать ей эту услугу и проделать за нее всю таможенную процедуру.

– У артистов, впервые приглашенных в Россию, мы вещей не осматриваем, – любезно говорит мне таможенный чиновник.

Я в восторге, кланяюсь и хочу снять шляпу, но вспоминаю, что положил ее на скамью. Но ее и след простыл; соблазняла она видно какого-нибудь любителя заграничных вещей, обрадовавшегося случаю приобресть таковую не только без уплаты пошлины, но и совсем бесплатно.

На пароходе еще мы просили капитана рекомендовать нам приличную гостиницу, и он указал нам адрес гостиницы Клее, на Михайловской улице. По окончании таможенных формальностей выходим и ищем какой-нибудь экипаж для перевозки вещей и собственных туловищ. Нас окружают извозчики и предлагают свои услуги, но о, ужас! Что это такое? Теперешнему петербуржцу трудно будет понять наш ужас, но у кого сохранилось еще воспоминание о «гитарах», заменявших тогда извозчичьи пролетки, тот легко поймет удивление иностранца, впервые узревшего такой инструмент, предназначенный для передвижения публики. Г-жа Вольнис глазам своим не верила и никак не могла верить, что на «Гитарах» этих ездят и мужчины, и женщины.

– Как сесть, как устроиться на такой странной машине? – все спрашивала она, недоумевая. Один из извозчиков оказался очень смышленым малым и, поняв наше недоумение, стал наглядно показывать, как пользоваться его гитарой. Мужчины садились верхом, а дамы в позе амазонки; мы уселись и сразу поняли, почему некий англичанин предлагал премию в десять тысяч фунтов тому, кто выдумает экипаж неудобнее и уродливее того, какими пользовались тогда в столицах России. Усадил я госпожу Вольнис на одну гитару, сам с теткой поместился на другой; сидя верхом, я с трудом обхватывал необъятную талию своей спутницы, чтоб удержать ее в равновесии. Прибавьте к этому, что похищенную у меня шляпу я заменил платком, которым обвязал себе голову, и вы легко себе представите, какую комическую картину изображала наша группа; гулявшая по Невскому проспекту публика держалась за бока от смеха, вторя госпоже Вольнис, которая так и заливалась. Не конфузились впрочем и мы с теткой и тоже от души хохотали. Вот как весело и оригинально въехал я в оказавшиеся для меня очень гостеприимными стены Санкт-Петербурга.

На следующее утро облачился я во фрачную пару при белом галстухе и поехал представляться господину Гедеонову, директору Императорских театров.

Меня сейчас же попросили в кабинет его превосходительства, встретившего меня очень любезно.

– Когда прикажете мне дебютировать?

– Allez vous promener, – отвечает мне директор.

– Как, ваше превосходительство, но ведь вы изволили ангажировать меня.

– Знаю, но это не мешает вам погулять еще четыре месяца на свободе.

– Четыре месяца? – с ужасом спрашиваю я.

– Около этого.

– Но, ваше превосходительство, ведь в эти месяцы тоже чем-нибудь жить надо.

– И живите себе на здоровье. Вам будут ежемесячно уплачивать причитающееся жалованье. А если вы и сейчас нуждаетесь, так можете авансом получить.

– Премного буду благодарен, ваше превосходительство.

– Довольно вам двести рублей?

– Предостаточно.

– Так представьте вы вот эту бумажку в контору Императорских театров и получите там 200 рублей.

Я рассыпался в благодарностях и, выходя от директора, благословлял небо, приславшее мне такую благодать. «Вот счастье!» – говорил я себе, да ведь это просто обетованная страна. Получать четыре месяца жалованье, ничего не делая, и сразу получить авансом двести рублей – какой контраст с нантской дирекцией, отказавшейся уплатить мне за то, что я на службе сломал себе ногу.

Вне себя от восторга, я немедленно поделился своей радостью с матерью, отправив ей при этом сто рублей, что по тогдашнему курсу составляло четыреста один франк и 50 сантимов.

В первые четыре месяца моего пребывания в Петербурге я знакомился с городом, часто посещал Эрмитаж, ездил с наслаждением на острова, но упражнялся при этом каждое утро и в танцевальном искусстве в школе Императорских театров.

За три недели до открытия сезона я по поручению г. директора занялся постановкой балета «Пахита», в котором должен был дебютировать и выступить вместе с госпожой Андреяновой, пользовавшейся особым покровительством его превосходительства.

Артистка эта была уже далеко не первой молодости и не пользовалась больше особенным успехом у публики, несмотря на то, что была очень талантлива и не уступала по школе знаменитой Тальони.

Престарелый балетмейстер Титус к этому времени оставил службу в Петербургском театре и совсем уехал в Париж. Наступило наконец первое представление «Пахиты» и о, радость! я имел счастье и честь выступить в присутствии его величества императора Николая I, приехавшего на мой дебют.

Через неделю мне был вручен пожалованный мне его величеством перстень с рубинами и восемнадцатью брильянтами. Нечего говорить о том, как обрадовал меня этот первый царский подарок, который и доселе хранится у меня как отраднейшее воспоминание начала моей карьеры.

В тот сезон я выступал еще много раз в «Пахите», в балете «Жизель» с тою же госпожой Андреяновой и в балете «Пери» с госпожой Смирновой, урожденной Вахович.

Приглашен был в Петербург и отец мой в качестве профессора танцев в мужских классах школы Императорских театров.

К концу сезона мне дан был бенефис и я поставил по этому случаю новый балет «Влюбленный дьявол», в котором опять-таки первую роль исполняла г-жа Андреянова. Участвовал в этом балете и отец мой, исполнявший роль моего гувернера и имевший в ней большой успех.

В том же году в «Ведомостях Санкт-Петербургской городской полиции» появилась короткая заметка следующего содержания: «Лет сорок или, быть может, несколько более назад скончалась здесь, в Петербурге, вдова придворного певчего Андрея Федоровича Петрова Ксения Григорьевна, известная в свое время под именем Андрея Федоровича. Имея множество знакомых, большей частью из купеческого сословия, она часто приходила к ним за милостыней и ничего более не брала, как “царя на коне”: так называла она старинные копейки, на которых, как известно, был изображен всадник на лошади... Одни называли ее сумасшедшей, другие прокаженной или юродивой, третьи предсказательницей, потому что предсказывала она счастие или несчастие тому дому, в который приходила, хотя очень редко и неохотно произносила свое пророческое слово».

Это первое документальное упоминание о блаженной Ксении, более известной ныне как святая Ксения Петербургская, которая считается покровительницей города.

Немного ранее о блаженной Ксении упомянул в «Физиологии Петербурга» литератор Е. П. Гребенка, автор очерка «Петербургская сторона».

Насчет улицы Андрея Петровича, или Андрей Петровой, я был немного счастливее.

Говорят, в этой улице жила когда-то счастливая чета, словно взятая живьем из романов Лафонтена; муж, Андрей Петрович, так любил жену, что и представить себе невозможно, а жена, Аксинья Ивановна, так любила мужа, что и вообразить невозможно (так выражалась рассказчица Андрея Петровой улицы); вдруг, ни с того ни с другого муж помер, а жена осталась и тоже выкинула шутку: съехала с ума с печали и вообразила, что она не Аксинья Ивановна, а Андрей Петрович и что Андрей Петрович не умер, а только обратился в нее, Аксинью, а в существе остался Андрей Петровичем.

На свою прежнюю кличку она не откликалась, а когда ей говорили: «Андрей Петрович!» – она всегда отвечала: «Ась?» – и ходила в мужском платье.

Народ сходился смотреть на нового Андрея Петровича и прозвал улицу Андрея Петрова.

(Это одна из улиц, куда извозчики ни весной, ни осенью не везут, боясь грязи.)