Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники - Николай Губернаторов

Ротмистр на рыжем рослом коне, рубанув одного из моих солдат, маневрируя между орудиями — артиллеристы увертывались, отстреливаясь и прячась то за щитами, то между станин пушек, — устремился ко мне, подняв палаш…

И тут я его из «шмайссера»… Он хрипло позвал коня: «Арлекино!.. Арлекино!..» — и сник.

Раненых — своих и чужих — и ротмистра этого, отбив атаку, отправили в санэскадрон. Коня — теперь я знал его кличку — в ветэскадрон.

Майор Цимбалист пытался присвоить Арлекина, увидав его в ветэскадроне. Потом старался совратить меня на обмен, когда ветеринары вернули коня в строй, подлечив. Я не уступил, поддержанный всеми офицерами и командиром полка.

Славный был конь — послушен поводу, шенкелю, шлюзам и все понимал, чувствовал обстановку, применяясь к ней. Умница и красавец!

…И вот Арлекина нет. Изуродовало его страшно, как мне потом рассказали. Все осколки мины, кроме тех трех-четырех, которые попали мне в голени и срезали каблук правого сапога, принял конь в свой живот и ноги.

Очнулся в фурманке, набитой сеном. Лежу на бурке, расстеленной на сене: под левой полусогнутой ногой — седло. Ноги болят, особенно левая. Голова шумит, болит. Тошнота.

Слева, вдоль тела — сабля. Справа — автомат. На животе в кобуре пистолет. Такой вот весь снаряженный и вооруженный.

Впереди — спина ездового. Справа рядом с повозкой едет коновод мой (ординарец) Петро Власенко. Повод бросил на переднюю луку. Левая нога в стремени, правую перекинул, согнув в колене, вперед луки седла. Кубанка сдвинута почти на нос. Руки накрест лежат на луке. Усы опустились. Взгляд задумчив. Смотрит… в Европу.

Я повернул голову к нему, легонько свистнул. Петро дернулся в седле, качнулся. Перебросил правую ногу на место, в стремя. Воззрился. Улыбка — от уха до уха.

— Гей! — заорал оглушительно. — Хлопцы! Комбат в соби прийшов! — И — наметом — вперед, крича на ходу: — Комбат! Комбат тама… прийшов в соби! Комбат тама… живий! Лукша! Эта… к комбату давайть!

Ездовой, обернувшись, улыбается во весь рот. Михай Радулеску. Славный парень. Тезка короля. Молдаванин.

В колонне батареи шум, выкрики. Несколько человек, «верхи», сгрудились около фурманки. Толкутся, улыбаются, смеются.

Пробивается через эту толчею Лукша, взмахивая плетью для острастки. Смеется заливисто:

— Геть по местам, славяне! Геть, вам говорят! По ме-е-стам! — Пристраивает коня слева от повозки. Гарцуя, смотрит на меня лучисто: — Жив, Виля?! Во, молодцом! — и докладывает: — Товарищ гвардии старший лейтенант, батарею пока что принял! Батарея находится на марше. Все в порядке.

Хабишвили приказал разведать местонахождение санбата и под охраной отправить меня туда. Мы с санинструктором пытались его убедить, что это ни к чему: ранения-то легкие.

Обстановка внесла поправку в приказ «бати». Когда колонна полка стекалась по склону в чашеобразную низину (там виднелась какая-то деревня), с противоположного края чаши, из кукурузы, грохнуло несколько орудийных выстрелов. Колонна, рассыпаясь, рванулась вперед. Послышались протяжные команды, развертывающие походный порядок в боевой. И мы помчались вскачь. Влетев в деревню, повозка вдруг остановилась. Послышались какие-то хлесткие удары у передка фурманки. Впереди, удаляясь, затихал топот копыт, слышались редкие выстрелы, грохнули две-три очереди беглого огня моих пушек. Тишина.

Превозмогая боль в колене, приподнялся, огляделся. Окраина деревни. Справа, поближе, и слева — порядок домов, уходящий вперед, вдоль дороги. Вокруг ни души. Значит, Радулеску обрубил постромки и… ускакал на паре гнедых. Да… тоскливо.

Перевернулся на живот. Когда нога немного поутихла, развернулся головой к фронту. На седло положил автомат. Рядом — пистолет и две обнаруженные в сене фанаты. Занял круговую оборону. Ох, как нелепо… тоскливо. Часа полтора-два держал так оборону…

Наконец-то, наконец прискакал Коротыцин с несколькими батарейцами. Чуть было не встретил я их автоматными очередями. Хорошо, что вовремя рассмотрел кубанки, черкески.

Узнал от них, что обстреляли нашу колонну артиллерийские самоходки «пантеры» и «фердинанды», блокировавшие дорогу с небольшой группой автоматчиков. Наша батарея сожгла две самоходки, остальные ретировались по неубранному кукурузному полю. Тяжело ранен мой Власенко. Вместе с лошадьми исчез Радулеску.

Утром следующего дня меня и Власенко отвезли в санбат.

Петю — славного малого, верного моего ординарца, — не задерживая, переправили из медсанбата в госпиталь. У него разворочено правое плечо, оторвана кисть правой руки. У меня — пустяки: три осколочка вынули еще в санэскадроне. Только колено было деформировано: опрокинутый взрывом мины Арлекин придавил крупом.

Через несколько дней, воспользовавшись отводом дивизии на отдых, батарейцы навестили меня, приволокли тьму копченой колбасы и вина. Все это разложили по всей койке. Славян моих турнули силами комендантского взвода, охраняющего медсанбат. Продукты реквизировали. Но — главное — мы договорились, как меня… выкрасть из этого заведения.

Через неделю явился мой старшина, весь из себя представительный: крупный, осанистый, на голове кубанка, более смахивающая на генеральскую папаху, под буркой старшинских погон не видно. Небрежно представившись дежурному:

— Дорошенко (не упомянув звания)! Я — к своему раненому офицеру. — Властно глянув, не спрашивая разрешения, прошел ко мне в палату. — Собирайсь, комбат! 3 палочкую дойдэшь? По коридору до лисницы, наливо на балкон, там вожжи навязаны. У конце парковой дорози стоит тачанка, там хлопцы ждуть. А я тут побалакаю, отхид прикрою.

Сценка из водевиля разыгралась. Пока Дорошенко распинался, туманил голову дежурному, я спустился с балкона, зажав подбородком палочку, заимствованную у соседа (костыли оставил у койки). Доковылял уже до тачанки, укрытой в кустах, у выхода из парка, когда услышал крики и, оглянувшись, увидел погоню. Двое в белых халатах, махая руками и крича, бежали ко мне. За ними — несколько солдат.

Трое батарейцев подхватили, ввалили меня в тачанку, и… дай бог ноги… рванули мы на оперативный простор. Вскоре, идя хорошим карьером, нас догнал Дорошенко.

Начало октября 1944 года

Вот я и в родной батарее! Так боялся отстать от нее, залежавшись в санбате. Старшина обмундировал. Оружие — здесь. Только документы личные в медсанбате. На второй-третий день вызвали комбата в штаб полка.

Поехал… и. о. комбата Лукша. Очень скоро возвратился.

— Тебя вызывают, — доложил сокрушенно.