Капут - Курцио Малапарте

«C’est vrai?» dis-je au blessé.

«Oui, je suis un traditor. Je veux rentrer en Espagne, je n’en peux plus. Je ne veux pas mourir. Je veux rentrer en Espagne. Je suis espagnol. Je veux rentrer en Espagne».

«C’est un traître! Un traditor!» disaient les camarades, le regardant d’un regard plein de haine.

Je fis enfermer «el traditor» dans une baraque à part, et je télégraphiai à de Foxà: «Il traditor veux rentrer en Espagne viens vite». Deux jours après de Foxà arriva. La neige tombait. Il était aveuglé par la neige, blessé au visage par les glaçons que les sabots des chevaux soulevaient de la piste glacée. Dès qu’il me vit:

«De quoi te mêles-tu? Peut-on savoir porquoi tu te mêles des choses qui ne te regardent pas? Tu n’as pas fini de m’embêter avec tes histoires? Où est-il, ce traître?» «Il est là, Augustin».

«Bon. Allons le voir».

«El traditor» nous reçut en silence. C’était en garçon de vingt ans, blond, aux yeux clair, très pâle. Il était blond commes les espagnols blonds, il avait les yeux clairs comme les espagnols aux yeux clairs. Il se mit à pleurer. Il dit: «Je suis un traître. Yo un traditor. Mais je n’en peux plus. Je ne veux pas mourir. Je veux rentrer en Espagne». Il pleurait, et nous regardait avec des yeux pleins de peur, d’espoir, de prière.

De Foxà était ému:

«Ne pleure pas» lui dit-il, «on va t’envoyer en Espagne. Tu y sera bien reçu. On te pardonnera. Ce n’est pas de ta faute si les Russes ont fait de toi, qui étais un gosse, un communiste. Ne pleure pas».

«Je suis un traître» disait le prisonnier.

«Nous sommes tous des traîtres» dit soudain de Foxà à voix basse.

De Foxà lui fit signer, le jour après, une déclaration, et partit le jour même.

Avant de partir il alla chez le Général Edqvist:

«Vous êtes un gentilhomme» lui dit-il, «donnez-moi votre parole que vous sauverez la vie de ces malheureux. Ce son des chic types. Il préfèrent mourir, plutôt que renier leur foi».

«Oui, ce sont des chic types» dit le Général Edqvist, «je suis un soldat j’admire le courage et la loyauté même chez les ennemis. Je vous donne ma parole. Du reste, je suis déjà d’accord avec le Maréchal Mannerheim. On les traitera comme des prisonniers de guerre. Partez sans crainte, je réponds de leur vie».

De Foxà serra la main du Général Edqvist en silence, la gorge éntraglée par l’émotion. Quand il s’assit dans le traîneau, il souriait.

«Enfin» me dit-il, «tu auras fini de m’embêter avec toutes ces histoires! Je vais télégraphier à Madrid, et dés j’aurai le réponse, on verra. Merci, Malaparte». «Adios, Augustin»

«Adios».

Quelques jours après arriva la réponse de Madrid. Le prisonniers fut accompagné à Helsinki, où l’attendaient un officier et un sousofficier espagnols. «El traditor» partit en avion pour Berlin, et de là pour l’Espagne. Il était clair que les autorités espagnoles voulaient monter l’afaire. Le prisonnier était comblé d’attentions, il partait plein de joie.

Deux mois après je rentrai à Helsinki. C’était le printemps, les arbres de l’Esplanade étaient couverts de feuilles neuves, d’un vert tendre, les oiseaux chantaient dans les branches. La mer, au fond de l’Esplanade était verte aussi, elle paraissait couverte, elle aussi, de feuilles neuves. J’allai prendre de Foxà à sa villa de Bruneparken, nous marchions ensemble de long de la mer, pour nous rendre au Kemp. L’ile de Suomenlinna était blanche d’ailes de muettes.

«Et le prisonnier, el traditor? Tu as de ses nouvelles?»

«Encore?» cria de Foxà, «mais de quoi te mêles-tu?»

«Cet homme, j’ai fait moi aussi quelque chose, pour lui sauver la vie».

«J’ai failli perdre mon poste, pour ce type là! Et c’est de ta faute».

Il me raconte que «el traditor» avait été reçu à Madrid fort bien. On le promenait dans les cafés, dans les théatres, dans la plaza dos toros, dans les stades, dans les cinémas. On le montrait, les gens disaient: «Tu vois ce beau garçon? Il était communiste, il a été fait prisonnier sur le front russe, il combattait avec les Russes. Il a voulu rentrer il a reconnu Franco en Espagne. C’est un brave garçon, un bon espagnol».

Mais «el traditor» disait:

«Ça, un café? Il faut voir les cafés de Moscou».

Et il riait. Il disait:

«Ça, un théatre? Un cinéma? Il faut voir les theâtres et les cinémas de Moscou».

Et il riait On l’emmena au stade. Il dit à haute voix:

«Cela, un stade? Il faut voir le stade de Kiev».

Et il riait. Tout le monde se retournait, et il disait à haute voix:

«Cela, un stade? Le stade de Kiev, celui là est un stade!»

Et il riait.

«Tu comprends!» me dit de Foxa, «tu comprends? C’est de ta faute. C’est aussi de ta faute. A Madrid, au Ministère, on était furieux contre moi. Tout cela pour ta faute. Cela t’ apprendra à te mêler des choses qui ne te regardent pas».

«Mais enfin, ce garçon… qu’est-ce qu’on lui a fait?»

«Que veux-tu qu’on lui fasse? On ne lui a rien fait» dit Augustin avec une voix étrange, «de quoi te mêles-tu?»

Il sourit. «On l’avait enterré selon le rite catholique».

Граф Августин де Фокса́, которого я сделал знаменитым, описав его в романе «Капут», дал интервью мадридской газете «А.В.С.». В своих заявлениях, сделанных, без сомнения, в отместку за некоторые не понравившиеся ему в романе пассажи, он заявил, что все остроумные высказывания в «Капуте» принадлежат ему. Очень хорошо. Когда в романе говорит де Фокса, я всегда уточняю, что говорит де Фокса. Я никогда не придумывал ничего, даже тех острот, которые слышал из его уст. «Капут» – исторический роман, хотя его персонажи – люди нашего времени, а не времен Людовика XIII. Это исторические, но современные персонажи. Де Фокса – один из самых остроумных людей, кого я встречал в жизни. Когда испанцы острят, они самые остроумные люди на свете. Прочтя его заявления в газете, я задался вопросом, почему в моем романе я не поведал историю об испанских пленных. И поскольку де Фокса не рассказал ее, я сделаю это сам, чтобы она не оказалась потерянной и забытой. Тем более если бы ее рассказал де Фокса, он бы все испортил, потому что насколько он хороший рассказчик, настолько плохой писатель. Да не прогневается де Фокса, но такие истории я умею описывать лучше, чем он.

В феврале 1942 года я был прикомандирован к финской дивизии под командованием генерала Эдквиста, которая занимала непростой участок фронта на Карельском перешейке между Ладожским озером и Ленинградом. Однажды генерал вызвал меня к себе.

– Мы взяли восемнадцать испанских пленных, – сказал мне он.

– Испанских? Вы воюете с Испанией?

– Я не знаю, – сказал он, – дело в том, что этой ночью мы взяли в плен восемнадцать русских, которые по-испански объявили себя испанцами.

– Очень странно.

– Я хочу, чтобы их допросили. Вы, без сомнения, говорите по-испански.

– Нет, по-испански я не говорю.

– Ну, в конце концов, вы итальянец, значит, больший испанец, чем я. Итак, допросите их, потом посмотрим.

Я вышел, нашел пленных под охраной в бараке и спросил их, русские они или испанцы. Я медленно говорил по-итальянски, они так же медленно отвечали мне по-испански, и мы прекрасно понимали друг друга.

– Мы советские солдаты, но мы испанцы.

И один из них объяснил мне, что они – сироты участников гражданской войны в Испании, их родные погибли от бомбардировок или от репрессий, в один прекрасный день их погрузили в Барселоне на советский корабль и отправили в Россию, где накормили, одели, обучили, дали профессиональное образование и сделали солдатами Красной армии.

– Но мы – испанцы.

Тогда я вспомнил, как в газетах писали, что во времена гражданской войны в Испании (я был тогда на острове Липари) русские увезли в СССР несколько тысяч детей красных испанцев, чтобы спасти их от голода и бомбардировок.

– Вы состоите в коммунистической партии? – спросил я.

– Конечно.

– Хорошо, не говорите больше об этом. Вы сказали это мне, и довольно. Больше не говорите об этом ни одному человеку. Вы поняли?

– Нет, мы не понимаем.

– Ну, это неважно. Думаю, я и сам ничего не понимаю в этом. Единственное, в чем я уверен, так это в том, что для вас будет лучше, если вы не скажете больше никому, что вы испанцы, красные солдаты и состоите в коммунистической партии.

– Нет, мы не можем пойти на такой компромисс. Нас приучили говорить правду. Нет ничего плохого в том, чтобы быть коммунистом. Мы не скрываем, что мы коммунисты.

– Хорошо. Делайте как хотите. Пока же знайте, что финны – честные и человечные люди, среди финских солдат тоже есть коммунисты, но они сражаются за свою землю, на которую Россия напала в тридцать девятом году. Быть коммунистом – не так важно, хочу я сказать. Ну, вы меня понимаете.

– Мы не понимаем вас. Мы понимаем ваши слова как пропаганду. Вот и все.

– Нет, это не все. Знайте, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы у вас не было неприятностей. Теперь вы понимаете?

– Да.

– Тогда, до свидания. Я приду к вам завтра.

Я пошел к генералу Эдквисту и передал ему разговор с испанцами.

– Что делать? – спросил меня генерал Эдквист. – Вы понимаете, они в сомнительном положении. Они коммунисты, испанские добровольцы в Красной армии. Их детьми привезли в СССР, это очевидно, и они не отвечают за данное им воспитание. Что касается меня, я хочу их спасти. Будет лучше всего, если вы телеграфируете вашему другу де Фокса, послу Испании. От моего имени попросите его приехать, я передам ему пленных, и пусть он делает с ними что хочет.

Я послал де Фокса телеграмму такого содержания: «Взяты в плен восемнадцать испанцев, приезжайте скорее и заберите их».

Через два дня де Фокса приехал поездом. Стоял собачий холод, сорок два градуса ниже нуля. Де Фокса умирал от холода и усталости. Едва увидев меня, он закричал:

– И чего ты суешься не в свое дело? Зачем прислал мне телеграмму? Что мне прикажешь делать с этими восемнадцатью пленными красными испанцами? Я не должен заниматься ими, а ты делаешь так, что все ложится на мои плечи. Чего ты вмешиваешься?

– Но ты посол Испании.

– Да, но Испании франкистской, а не красной. Ладно, я займусь ими, это мой долг. Но почему в это вмешиваешься ты, хотел бы я знать?

Де Фокса разъярился. Но сердце у него доброе, и я знал, что он сделает все возможное, чтобы помочь несчастным пленным. Он пошел к пленным, я последовал за ним.

– Я посол франкистской Испании, – сказал де Фокса, – я испанец, вы тоже испанцы, я хочу вам помочь. Что я могу сделать для вас?

– Для нас? Ничего, – ответили пленные. – Мы не хотим иметь дела с представителем Франко.

– Вы начинаете капризничать? Я потратил два дня и две ночи, чтобы добраться сюда, а вы отвергаете мою помощь? Я делаю все, чтобы помочь вам. Испания Франко умеет прощать. Я помогу вам.

– Франко – наш враг, он убил наших родителей, мы просим вас оставить нас в покое.

Де Фокса пошел к генералу Эдквисту.

– Они упрямы. Но я выполню свой долг, несмотря ни на что. Я запрошу по телеграфу указаний из Мадрида, и все будет сделано согласно их распоряжениям.