Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества - Бьёрн Ларссон

И имейте в виду, что предал он Джона Сильвера в другом мире, а не в мире старого Джона, это тоже правда. И помните: нет человека, который мог бы жить спокойно, выступив против Джона. Неужели я хуже твоего героя, Джим?

33

Уважаемый Джим Хокинс!

Не знаю, дойдёт ли когда-нибудь это письмо до тебя. Но я уверен, что тебе не придётся беспокоиться о том, чтобы сочинять ответ, поскольку ты не сможешь переслать своё письмо напрямую в ад, где я буду пребывать, если таковой существует. В ту пору, когда ты, может быть, всё-таки прочитаешь это письмо и узнаешь, в какой дыре на краю земли провёл я свои последние весёлые денёчки, я уже отправлюсь к праотцам.

Хотя сейчас я, конечно, вру, как и всегда, когда мне это было на руку. Очень весёлыми мои последние денёчки не назовёшь, если смотреть правде в глаза. И всё из-за тебя, Джим, знай это. Хотя не только из-за тебя, надо признаться. Я и сам несу ответственность за многое, мешающее моему душевному спокойствию. Но как же ты мог выставить меня напоказ в таком свете, вот о чём я спрашиваю тебя? Разве ты не понимал, что твой рассказ является свидетельством, которое может привести меня прямой дорогой к виселице? Я спас твою жизнь, а ты забыл это, хотя обещал сделать всё, что в твоих силах, чтобы спасти мою. И вот пожалуйста! Похоже, в твои намерения входило не только поставить меня к позорному столбу, но и повесить?

И всё же я не могу в это поверить. Сначала, когда я получил в руки твоё сочинение, я так и подумал, не буду притворяться, но потом я стал размышлять и вспоминать. Ты был человеком, достойным уважения во многом, и ты обязался защищать меня не только потому, что я спас тебе жизнь, — вот что я хочу подчеркнуть. Нет, Джим, ты тоже относился ко мне с симпатией, к тому, каким я был. Это, вопреки всему, ясно из твоего сочинения, не так ли, хотя в то же время ты боялся меня до смерти. Ну а кто не боялся? Ты оказался в хорошей компании. Да, ты ведь знал об этом и сам. Даже у Флинта дрожал голос, когда я брался за дело.

Значит, даю голову на отсечение, ты хорошо относился ко мне, даже если сейчас, во всяком случае для меня, это и не так важно, как было когда-то. Но почему же это получилось, друг мой, если я могу тебя так называть, что ты столь бездумно пишешь для всего мира, что я, вероятно, живу в своё удовольствие со своей чернокожей женой и попугаем и нет никакой уверенности, что я получу своё возмездие на этой земле?

Тебе всё равно не понять то, что я понял уже давно: нет страшнее греха, чем послать Джона Сильвера умирать на виселице. Человечеству необходим такой вот Джон Сильвер, не похожий на других, Джим. Если не установлена цена за мою голову, то никто не знает, чего стоит оставаться живым.

Да, Джим, к старости я стал самоуверенным, хотя скромностью никогда не отличался. Я вполне серьёзно считаю: мир понесёт чувствительный урон, если меня вздёрнут, словно презренного бандита, после чего моё имя будет предано забвению. Ибо так устроен мир — пиратов вешают не в наказание или для устрашения других, а для того, чтобы люди забыли об их существовании, забыли, что жизнь этих бедняг была так же значима, как и жизнь многих других. Да, если искателей приключений провозглашают врагами человечества, приговаривают к смерти и отправляют на виселицу, то это ради того, чтобы вы, другие, никогда не узнали, что в мире сём — зло, а что — добро. Видишь, Джим, в конце жизни я решил немного подумать и о себе. Но когда одной ногой стоишь в могиле, ничего другого не остаётся, особенно если у человека, как известно, всего одна нога и он в любой момент может опрокинуться не туда, куда надо.

Но требовать от тебя понимания было бы слишком. Ты пока ещё молодой человек и полагаешь, конечно, и с полным на то правом, что вся жизнь у тебя впереди. Почему же ты должен мерить свою будущую жизнь такой необычной персоной, вроде меня, за голову которого определена награда?

Ты утверждаешь, что тебя попросили записать свои воспоминания Ливси и Трелони. Зачем? — спрашиваю я. Потому что распространились неприятные слухи о многих, кого водили за нос типы вроде меня? Потому что Джон Сильвер стал легендой в глазах народа? Или только потому, что Трелони, верный своей привычке, хотел делать деньги на том, что ему не принадлежит? Задай себе эти вопросы, Джим, задай!

Ибо над одним вопросом тебе следовало бы задуматься — ведь у меня больше законных прав на сокровища Флинта, чем у всех скряг в мире типа Трелони. Ты, естественно, получил свою долю сокровищ и стал состоятельным человеком. Но я должен тебе сказать, Джим, что ты не лучше любого пирата из старой команды Флинта. Ты живёшь за счёт их ушедших жизней, помни об этом, когда ты едешь в экипаже, пудришь свой парик, берёшь щепотку табаку из золотой табакерки и принимаешь внимание дам, окружающих тебя, знатного жениха. Во сколько оценивается твоё состояние? Скажем, тысяч десять фунтов. Вполне достаточно, чтобы и пальцем не пошевельнуть в течение всей оставшейся жизни. В этом я тебе завидую, можешь поверить. Мне пришлось крепко повкалывать, чтобы бездельничать хотя бы несколько последних лет жизни. У меня не было твоего везения. Береги свои деньги! Выкупи себе свободу, Джим, это единственное, для чего нужны деньги! Да, ты заметил, что я уже не тот, не такой, как раньше, когда жизнь шла полным ходом и я поднимал топсели в любую погоду, если только не бушевал шторм, не думая, выдержат они или лопнут. Я перенёс много кораблекрушений, но всегда умел уцелеть. Никто не может сказать, что я не делал всего, что мог, или вёл недостойную жизнь. Главное, что я не был мошенником. Я не пытался казаться не таким, каким был, в то время как другие вечно старались показать себя лучше других, хотя были такими же, как я.

И я не понимаю, зачем ты лгал, сдвинув годы где вперёд, где назад без всякой необходимости. Каждый бывалый моряк в Бристоле знает, конечно, когда «Испаньола» отчалила и когда вернулась. И карта — тоже не подлинная. Разве Флинт дал её Бонсу в 1754 году, как это указано в твоём сочинении? Тогда Флинту бы пришлось прожить ещё тридцать лет. Нет, ты можешь пытаться обмануть кого-нибудь другого. Флинт был чертовски выносливым парнем, это правда, но он плавал на морских судах всего восемь лет, из которых последние три — с вашим покорным слугой. Так и надо было писать, ты не согласен?

С другой стороны, должен признать, иногда ты попадаешь в точку, говоря обо мне, например, когда мы с тобой в связке поднимались за остальными к тому месту, где Флинт закопал свои сокровища. Ты видел всё зорко, я это знал. Ты понял, что я до конца вёл двойную игру, и моё честное слово не стоило бы ничего, если бы мы всё-таки нашли сокровища. Но ты был мальчишкой и не понял, что меня не заботили ни пираты, ни вы. Ты представил меня флюгером, Джим, но по стойкости и принципиальности мне не было равных. Сокровища и Джон Сильвер сначала, виселица — в последнюю очередь, — вот мои законы и, заверяю тебя, я им упорно следовал.