Большой погром - Василий Сахаров

Только раз германские егеря и дружинники Яксы попытались устроить на нас засаду. Но вароги и отряд польских разбойников, который продолжал следовать за мной и постоянно увеличивался в числе за счет бродяг, обнаружили противника раньше. После чего вместе с варягами они окружили противника, перебили германцев и посадили на кол всех предателей из племени шпреван.

Из Бранибора вышел Сивер, который встретил меня, словно родного. Мы обменялись новостями, хорошо поужинали, разговорились и витязь Триглава сказал:

— Знаешь, Вадим, чем больше я воюю, тем чаще ловлю себя на мысли, что война глупое занятие. Деремся, режем врагов и ожесточаем сердце. Понимаю ради чего все это, но смысл ускользает. Пролитая кровь затмевает разум, стержень внутри расшатывается и хочется мира.

— Ты устал, Сивер, — ответил я. — Это обычная усталость, ибо мы люди, и каждый имеет свой предел. Не ради богатства или славы бьемся, а чтобы выжил наш народ и темные силы не смели безнаказанно вершить свои дела. Но ты прав — кровь, в самом деле, корежит нас и ожесточает. По себе сужу. Если раньше рука не поднималась отдать приказ на истребление крестьян или мирных горожан, пусть даже католиков, теперь легко, и я даже не обращаю на это внимания. Переступаю через трупы и не оглядываюсь. Мои степняки недавно под Магдебургом очередное поселение разорили и с пленницами в тюльпан играть стали. А я проехал мимо и не поморщился. Просто потому, что привык.

— Тюльпан? — Сивер усмехнулся. — Что это за игра?

— Тюльпан — цветок с большим бутоном. А игра простая — пленнице завязывают над головой подол платья и бьют, по заднице, по ногам, по голому животу. Она вертится, вопит и плачет, ничего не видит и боится, а воинам смешно. Потом ее насилуют толпой. Если повезет, жизнь оставят. Не повезет, добьют. Хотя, что можно в этом случае назвать везением? Смерть, пожалуй, лучше чем жизнь бесправного раба.

— Жестокие развлечения у твоих воинов.

— Для них они привычные. Вот и чем я лучше того же Альбрехта Медведя, который целые рода истребил, или императора Фридриха? Для германцев и поляков я такой же злодей. Веду орду и никому не даю пощады. Ни женщинам, ни детям, ни старикам.

— Ты наводишь на врагов ужас и выжигаешь вражеские тылы. Иначе нельзя.

— Знаю.

— Наверное, зря я об этом заговорил, — Сивер невесело усмехнулся и махнул рукой. — Забудь, друже! Давай о деле.

— Давай.

— Что дальше? Куда ты направишь половцев?

— Пойду к морю, на соединение с Рагдаем и нашими основными силами. Есть у меня надежда, что вскоре император Фридрих умрет и в его войске начнется разброд. Нужно этим воспользоваться и не упустить шанс разгромить крестоносцев.

— А как же Оттон и Якса?

— Мои степняки не смогут поймать их в лесах и крепости они брать не обучены. А ты продолжишь удерживать Бранибор?

Из моего шатра был виден разрушенный город, и витязь, бросив на него тоскливый взгляд, покачал головой:

— Было бы что удерживать, Вадим. С тобой уйду.

— А Рагдай что?

— Он сказал, что Бранибор нужно держать, пока есть возможность. А возможности больше нет. Местные воины, кто примкнул к нам, рвутся в свои поселения. Каждую ночь кто‑то уходит, то один человек, а то сразу десяток. Даже вожди, которые клялись в верности великому князю и венедскому братству, предают. А тех, кто пришел со мной, мало осталось, и тысячи не наберется. Поэтому завтра соберу всех, кто выдержал осаду, и поставлю воинов перед выбором. Кто со мной, того поведу на север. Кто хочет вернуться домой, пусть уходит, в спину бить не стану, но при следующей встрече не пощажу.

— Как знаешь, Сивер. Я рад тому, что мы пойдем вместе. Мне пехоты не хватает.

— Вот и ладно.

Мы разговаривали долго, нам было, что обсудить. А на следующий день, отпустив почти всех местных воинов, которые решили вернуться в свои поселения, а значит подчиниться Яксе и германцам, витязь Сивер примкнул к орде, и она продолжила марш на север.

Гаволяне и шпреване нам не помогали. Они прятались в лесах и в деревнях оставались одни старики. Отныне эта земля для нас потеряна. Возможно, найдется вождь, который поднимется против католиков и позовет венедов на помощь, но это вряд ли. Якса и прикормленные германцами старейшины этого не допустят. А раз так, то и отношение к местным жителям соответствующее.

Я отдал приказ прочесать леса и наловить побольше людей. Воины Сивера, вароги, поляки и варяги сделали, что велено. Людоловами они были опытными и за трое суток наловили полторы тысячи гаволян и шпреван, которых я решил увести в пределы Венедского союза, а затем переправить в Рарог. Кто постарше, позже отправится обживать колонии, северные или заокеанские, а молодежь пойдет в лагеря варогов и, возможно, через несколько лет встретится в бою со своими родственниками.

Глава 29

Лето 1152 от Р. Х.

В большом шатре, который стоял в дубовой роще невдалеке от морского берега, находились два человека. Они сидели в удобных креслах один напротив другого, разделенные походным столиком, и вели неспешную беседу. Первый, император Священной Римской империи, держал в правой руке кубок с вином. Второй, кардинал Николас Брейкспир, кружку с прохладным квасом, варварским напитком, который пришелся ему по вкусу.

— Значит, — покосившись на кардинала, сказал император, — папа римский в очередной раз заболел?

— Да, — Николас Брейкспир слегка прикрыл веки. — Ему стало легче. Но лишь на время. Он снова в постели, и врачи разводят руками. Вряд ли он уже поднимется и через несколько месяцев душа Евгения Третьего отправится в рай.

— Печально. Однако все в руке Божьей, мы не в состоянии ничего изменить. И насколько я понимаю, вы посетили меня не просто так?

— Верно, ваше величество. Вы человек прямой. Я понял это сразу, как только мы познакомились. Поэтому ходить вокруг да около не стану. Мне нужна ваша помощь.

Император усмехнулся краешком губ:

— Вы хотите стать следующим папой римским?

— Не хочу, но должен, — кардинал горделиво вздернул острый подбородок и добавил: — Это тяжелая ноша и мне кажется, что я не достоин быть главой церкви, но такова воля Евгения Третьего.

Сказав это, священнослужитель запустил руку под свое одеяние, вынул свиток и протянул его Фридриху.

— Что это? — император посмотрел на свиток, но брать его не торопился.

— Письмо Евгения Третьего. Последнее, если бог не смилостивится и не даст ему избавление от болезней.

Фридрих взял свиток, повертел его в руках и положил на столик. После чего он снова посмотрел на кардинала и поинтересовался: