Второй сын - Эми Хармон

под сводами замка, она видела только его, его губы, его резкие черты, то, как сосредоточенно он хмурил лоб, стараясь не слишком скоро отдаться на волю блаженства, насладиться чудесной дорогой, уводившей к нему. Но ей хотелось смотреть на него в тот миг, когда он потеряет контроль над собой, и она пела все громче и все крепче держала его за бедра, толкая его к обрыву. Он целовал ее раскрытым ртом, ища языком ее язык, и она отвечала ему, встревоженно, охотно, но потом вновь отталкивала, не желая пропустить тот самый миг.

– Гисла, я жду тебя, – взмолился он.

И она, смеясь, прижалась к нему, стараясь сорвать удерживавшие его оковы и самой вырваться их них, потерять всякую власть над собой. Она обхватила руками его лицо, и увидела, как по его глазам, по резким линиям его лица пробежала дрожь, и впилась в его губы своими губами, и отдалась на волю затопившей их неги.

Они ненадолго уснули в объятиях друг друга, насытившись и изнемогая, и вскоре пробудились, чтобы вновь заняться любовью, не желая тратить время на сон, но, когда Хёд замер, когда поднял голову, вслушиваясь в переходы замка, она перестала дышать. Он отодвинулся от нее, чтобы слышать яснее. Через мгновение он, расслабив плечи, вновь повернулся к ней, и в его сдержанных чертах она увидела, что конец уже близок.

– Петух прокричал. Гора просыпается.

Она со вздохом поднялась и принялась одеваться. Хёд занялся тем же. Летучими движениями пальцев она аккуратно и туго заплела себе косы, обвила ими голову: если ее увидят, пусть решат, что она встала на рассвете, пусть не думают, что она вообще не ложилась. Почистив зубы и ополоснув лицо, она сунула ноги в башмаки. Хёд, склонив голову, стоял у двери, и она решила было, что он ждет, пока путь будет свободен. Она вложила свою ладонь в его руку, без слов показывая, что готова идти. Он сжал ее пальцы в своих и поднес их к губам.

– Я люблю тебя, Гисла, – сказал он. Ночью они без конца шептали друг другу эти слова, но теперь его тон изменился, и она настороженно замерла, ожидая, что будет дальше. – Я часто думал, что боги меня покинули… или что вообще никогда обо мне не знали. Но когда я с тобой, я уже не могу в это верить.

– В тебе одном мое счастье, – прошептала она и прижалась губами к его губам.

Ей нужно было, чтобы он ей поверил. На миг они снова забыли обо всем на свете и лишь целовались, так, будто здесь, за дверью комнаты Хёда, время остановилось.

Потом он прижался лбом к ее лбу, словно пытаясь собраться с силами.

– Когда я уйду, используй звезду, если тебе будет нужно. Но только если будет нужно. В рунах легко потеряться. Можно глядеть на них день напролет, забыв обо всем, что тебя окружает. Порой то, что мы видим, нас не освобождает… а лишь ведет нас на гибель.

Она подумала о хранителях, что годами тихонько тлели в полутьме храма.

– Арвин говорил, что ты меня ослепляешь… и это отчасти так. Когда я с тобой, ты поглощаешь меня, мои чувства, мое внимание. Но я думаю, лучше быть ослепленным любовью, чем рунами. Я боюсь, что руны сумели ослепить многих хранителей. И даже мастера Айво. Они верят, что в рунах кроются ответы на все вопросы, но не замечают того, что лежит прямо перед ними. Они не способны видеть четко и ясно. Но ответы… они не в рунах.

– Где же они, Хёд? Где, любовь моя? – сокрушенно спросила она. Она уже давно ни от кого не ждала ответов.

Он поднес ее руку к своей груди, к сердцу, что ровно билось под кожей. Другой ладонью он накрыл ее грудь.

– Чаще всего они прямо здесь, – прошептал он.

А потом открыл дверь и вывел ее в коридор, спустился за ней вниз по черной лестнице замка, скользнул в предрассветную прохладу двора и, попрощавшись, исчез из виду.

25 королей

Гисла стояла в своей комнате, у окна, выходившего к северным воротам, и смотрела вслед Хёду. Зеленые луга далекого Адьяра, его синее небо лишь неясно угадывались за облаком пыли, в котором скрылась процессия короля. Гисла поборола желание уколоть себе палец, обвести кровью звезду, проследить за каждым шагом Хёда. Если сейчас она отдастся порыву, то уже не сумеет остановиться. Хёд был прав, так можно довести себя до безумия.

Она пропела простенькую молитву, прося слепого бога оградить его тезку, и отошла от окна.

Спустя неделю она стояла на том же месте, и предвечерний янтарный свет осени мягко кутал весь мир, когда из далекого облака дорожной пыли вынырнул одинокий всадник. Он поскакал по дороге, взбиравшейся к храму.

Она следила за ним, не отрываясь, завороженная его движением, а в храме, у нее за спиной, с радостным ликованием зазвонили колокола. Всадник на лошади, столь же черной, что и его коса, приблизился, и она его узнала. Он вырос и повзрослел – теперь он был крепким и мощным, как медведь, – но выражение его глаз, широкая улыбка, форма лба были теми же, что у мальчика из храма.

– Я Байр, ярл Долфиса, прибыл повидать короля Банрууда, – прогремел он, обращаясь к стражнику у ворот.

Он ненадолго смолкал после каждого третьего или четвертого слова, но больше не заикался.

– Открыть чертовы ворота! – рявкнул Дагмар лебедчикам, и те сразу же потянули вверх решетку ворот. Гисла догадалась, что и в колокола тоже звонил Дагмар.

– Короля здесь нет, ярл, – добродушно отвечал стражник. – Но хранитель Дагмар поручился за тебя и велел мне открыть ворота.

И он с радостным приветствием пропустил Байра за крепостную стену.

И вот уже Байр въехал в ворота и увидел Дагмара, вставшего прямо посреди площади. Он соскочил с коня и рванулся вперед, подхватил дядю в объятия, хохоча и твердя его имя.

– Я вижу в тебе Долфис – наш клан у тебя в крови, – но ты все равно Байр, хоть с виду уже не медвежонок, а вепрь, – задыхаясь, проговорил Дагмар и рассмеялся сквозь слезы.

Он целовал племянника в щеки, словно тот был ребенком, а не огромным крепким мужчиной, и Байр обнимал его в ответ.

– Я не медведь. Я волк, дядя. Хоть и вырос крупнее лесного волка. – Байр ослепительно улыбнулся. Он и правда почти совсем не заикался.

– Байр вернулся, – потрясенно произнесла Гисла. Сама не своя от радости.

И от страха.

– Байр