Царская невеста - Валерий Елманов

– Нет! – отрезал я сердито. – Плясать так плясать, как сказал карась, прыгая по сковородке. Будем царское повеление исполнять. Петь станем, Борис Федорович, гулять станем! – И, скрипнув зубами, более серьезно пояснил: – Проститься я с ней хочу. Хоть погляжу напоследок. Пусть издали. Одним глазком. Сам ведь знаешь – мне с княжной, то есть нет, уже… с царицей, – с натугой выдавил-выплюнул я из себя ненавистное слово, – больше не свидеться. Разве потом, когда он ее в монастырь… – тихо закончил я. – Так что не боись за меня, Борис Федорович. Я ж понимаю – хоть волком вой, да песню пой. Глотать горько, но буду говорить сладко. Зато не ей одной из этой чаши…

Может быть, и зря так я поступил – не знаю. И впрямь только душу разбередил. Ладно свою собственную – знал на что шел, – так ведь и ее тоже. Видел я, как она на меня смотрела. На лице улыбка как приклеенная, кивает царю, а глаза то и дело устремляются в мою сторону. И во взглядах этих такая боль, такая мольба: «Помоги! Спаси!»

Сердце кровью обливается, а что я могу?! Это вам не Голливуд. Махнул сабелькой в одну сторону – полсотни бояр как не бывало, махнул в другую – стрельцы попадали, стукнул кулаком по столу – царь с перепугу под свое кресло полез. Схватил тут добрый молодец красну девицу да и был с ней таков. И получилась сказка о Константине-царевиче и Сером Волке. Жаль, что в жизни все иначе. Совсем иначе. Вовсе наоборот. Ох и жаль!

А чудо?! Да какое там к чертям свинячьим чудо?! Сказано же – не бывает их! Может, когда-то давным-давно, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, но уж никак не на Руси в шестнадцатом веке. Разве что гораздо позже и в более скромной обстановке, например, в Старицких пещерах.

Да и там, если вдуматься, то никакое оно не чудо. Достаточно на себя посмотреть да на свою невесту, а ныне чужую жену, и сразу все ясно. Чудо – оно радостное, звонкоголосое, там доброта побеждает, любовь торжествует, там главные герои в финале нежно целуются и впереди у них совместная долгая и счастливая жизнь, а тут…

Скорее уж какая-то злобная фата-моргана в той пещере поселилась. Вначале маску на себя напялит, чтоб увлечь, соблазнить, заманить, а потом истинное лицо показывает. Эдакий безобразный оскал беззубого рта-провала среди многочисленных коричневых морщин. Только губы кажутся молодыми, а приглядишься – и тут обман. Красные они от запекшейся крови таких простаков, как я…

Я даже особо не пил – не хотелось. Да и ел тоже нехотя – кусок в горло не лез. Улыбку, правда, изображал исправно, а сам все думал, глядя на Машу, и совершенно не представлял, что мне теперь делать. В голове шумело какое-то разноголосье – от лютой ярости до тупой отрешенности. В единый шипящий клубок, словно змеиная свадьба, сплелись любовь к Маше и ненависть к царю, желание что-нибудь предпринять и понимание, что надо сидеть и терпеть. От этой сумятицы временами перед моими глазами все подергивалось какой-то зыбкой дымкой, а лица окружающих начинали плыть, колыхаясь и искажаясь в этом мареве.

Лишь иногда сквозь туман я чувствовал устремленные на меня взгляды: внимательно-пытливый – Бомелия; сочувственно-тревожный – Годунова; сурово-непреклонный – Истомы, стоящего у стены; чуточку виноватый, но в то же время и блаженно-счастливый – старого князя Долгорукого, моего несостоявшегося тестя; надменно-торжествующий – Иоанна. А поверх них все та же жалобная мольба из синего небесного омута: «Помоги! Спаси!» А еще, но уже позже, ближе к концу застолья, я прочитал в ее взгляде прощание.

Навсегда.

Прощание и… прощение.

Вот только сам себя я простить не мог.

Да и не хотел.

Нет, я и тут не смирился. Я не выиграл, но… выиграл. Телом она его, а душой все равно моя. И тело ее тоже не только было, но и будет моим! Обязательно! Дай только срок! Рано или поздно, но все равно это случится. Возьму я реванш. Непременно возьму!

Но стоило мне представить, что произойдет сегодня ночью, – сердце кровью обливалось. Не передо мной – перед ним она снимет свой подвенечный наряд и не со мной – с ним ляжет на заботливо приготовленную постель. И даже если она закроет глаза, чтобы попытаться представить на его месте меня, ей это не поможет. Если бы она не была со мной тогда, весной, как знать, но мои ласки Маше слишком хорошо знакомы, а потому у нее ничего не выйдет – воображение попросту откажет под неудержимым натиском жестокой действительности и грубой бесцеремонной похоти.

«Ну, историки, мать вашу! – зло проклинал я их, костеря на чем свет стоит. – С виду приличные люди, добросовестные, слова худого не скажешь, а на деле взять – шаромыги шаромыгами! Что же ты, господин Карамзин, о таком важном факте и ни гу-гу?! А ты, Соловьев, почему промолчал?! А ты, Костомаров, как упустил?! А ты, Скрынников, почему не подсказал?! А ты, Ключевский, как прошляпил?! А ты, Володихин, куда смотрел?! Братцы, вы что же, в заговор против меня вступили?! И не совестно?! Мало того что судьба-злодейка финт за финтом выкидывает, так еще и вы на царской стороне против меня сыграли! Если б я знал, то совсем иначе себя вел. Я ж ее давно бы утащил, увез, унес, украл и прочее. Неужто стал бы дожидаться такого?! Эх вы!»

Так и метался по своей светлице, не находя себе места, а секунды с минутами меж тем все щелкали и щелкали. Тик-так – час долой, тик-так – за ним другой, тик-так – ночь прошла, тик-так…

Лег уже засветло, брякнувшись не раздеваясь, но заснуть не пришлось – не дали. Снова Годунов. Явился не запылился. Теперь-то что от меня нужно? Вроде вел я себя тихо и пристойно. Так пристойно, что до сих пор тошнит от воспоминаний. Так какого…

– Что случилось?! – вскочил я как ошпаренный.

Еще бы – вскочишь тут. Лицо у Бориса белое, ни кровиночки, в глазах – пелена ужаса. Неужто с Машей что-то?! А иначе зачем бы он ко мне в такую рань приперся? Ему-то как раз сейчас поспать бы не мешало – всю ночь возле царской опочивальни на коне рассекал, как я когда-то на его свадебке, а он ко мне – это как? Точно случилось!

– Сказывал же тебе, чтоб не ходил ты на пир, – простонал он. – Глядишь, она бы и промолчала. А теперь не знаю, что и будет.

Оказывается, не выдержала Маша да во всем царю и покаялась, чистая ее душа. Мол, полюбила она фряжского князя Константина, да и ныне сердце ее только одного его и любит, а уж ты, государь, не гневайся. Он с утешениями, мол, сердцем – не телом, а она…

– Если б хоть не сразу обо всем поведала, а потом, когда царь уже натешился, – одно. Тут куда ни шло, – рассказывал Борис. – А то ж она и разоблачиться не успела, сразу в ноги метнулась.

– А ты как все услыхал?

– Услышишь тут, – махнул он рукой. – Она-то тихо сказывала, зато он ревел, яко тур подраненный. Ну и величал ее всяко – обманщица, греховодница, блудница, стыд всякий утратила, коль до свадебки честной такое учинила. Ты что же, князь, и впрямь с нею… – Не договорив, он в страхе уставился на меня.