Царская невеста - Валерий Елманов

Необычное зрелище. Таких строптивых ранее мне доводилось видеть только в табунах, пригоняемых на продажу башкирами, ногайцами и прочими степными племенами. По закону каждый десятый конь принадлежал царю. Налог такой. Но забранных в казну лошадей никогда не использовали сразу – это невозможно. Вначале укрощение. Им занимались специальные конюхи, объезжавшие их довольно-таки долго, чуть ли не год. За это время они приучали их к седлу и упряжи, определяя, какая лучше сгодится для верховой езды, а какая – для других целей.

Эти были совершенно непривычны ни к тому, ни к другому. Чтобы определить, вовсе не нужно быть лошадником, достаточно только посмотреть на них. Обе только-только из табуна. От несказанного возмущения они то и дело норовили встать на дыбки, так что каждую удерживали сразу двое, и это стоило им немалых усилий. Бедные ребята в буквальном смысле этого слова повисли на них, всей своей тяжестью не давая вырваться и умчаться прочь.

И еще одно мне не понравилось – странные шеренги из стрельцов, вытянувшиеся по бокам вдоль дороги. В руках, несмотря на светлый день, пускай и пасмурный, горящие факела. Расставлены редко – один на полтора-два метра, но зато впечатляла длина шеренг. Начинались они прямо от лошадей, которые, может, потому еще и были столь перепуганы, а заканчивались невесть где. За близлежащим холмом дороги уже не было видно, поэтому я не мог определить, есть там кто-то или нет, но до холма и на нем самом стрельцы стояли.

Завидев меня, Иоанн заулыбался, словно удав Каа при виде Бандар-Логов, и, ни слова не говоря, настежь распахнул дверцу возка. В глубине его сидела Маша, вжавшаяся в спинку сиденья, бледная как смерть, и испуганно смотрела на меня. Взгляд как у затравленной лани. Сама повозка выглядела странно. Нет, с виду все как обычно – и облучок для возницы, и с остальным нормально, вот только…

Во-первых, не принято тут возить цариц вот так вот, открыто. Нагляделся я на здешние нравы. От восточных они отличаются лишь тем, что жены знатных князей, бояр и окольничих не носили паранджи и чадры да не имели евнухов, а так… Не помню, чтоб хоть одна катила не в наглухо закрытом возке, а в эдаком, без крыши и с невысокими стеночками.

Во-вторых, количество коней. Оно тоже неправильно. Здесь, насколько я успел понять, своя градация, согласно которой царице положено не меньше четверки. Ну да, точно, когда Колтовскую везли к пристани, ее возок тянули именно четыре лошадки, а ведь Анна Алексеевна была, считай, уже бывшая, в то время как моя Машенька…

Толпа тоже была странная. Состояла она почти сплошь из стрельцов. Бояр и прочих вельмож в ней можно было насчитать десятка два, не больше. Разумеется, не обошлось без присутствия моего несостоявшегося тестя. Только выглядел Андрей Тимофеевич уж больно странно и смотрел на меня, как побитая собака, – уныло и тоскливо. Эдакая вселенская скорбь и безнадега.

Я еще не подошел вплотную, как Иоанн отдал какую-то команду Истоме, и тот вместе с остальными стрельцами принялся бесцеремонно теснить всех бояр подальше от возка. Почти всех. Не тронули они только Долгорукого, который, наоборот, подошел поближе.

– Заждался я тебя, – добродушно попенял мне царь. – Тут, вишь ли, царица моя в мыльню засобиралась – по обычаю так положено. – Он заговорщически понизил голос, хотя расторопные стрельцы уже раздвинули всю толпу метров на тридцать. – Да без того, чтоб с тобой повидаться, никак. Ну прямо вовсе никуда, – посетовал он, продолжая злобно буравить меня своими колючими глазками. – Даже в опочивальне ныне всю ноченьку напролет токмо о тебе и сказывала.

– Государь! – промычал старый князь и опустился на колени – то ли вымаливал прощение за недогляд, то ли не держали ноги.

– О тебе речь опосля вести станем, – буркнул Иоанн. – Ныне покамест о моей ладушке разлюбезной говóря идет. – И замолчал, с любопытством ожидая моей реакции.

Каюсь, но я не оправдал его надежд. И в ноги не упал, и сапоги его вылизывать не принялся, моля о прощении, и даже не сказал ничего в свое оправдание. Ни словечка. А зачем? И так все ясно. Это вот с ней ничего не понятно. Что за мыльня такая? Обряд? Обычай? Или ерничает?[84] Тогда что задумал на самом деле?

Наше дружное молчание Иоанну пришлось не по душе. Он властно махнул рукой, чтоб все отошли еще дальше, и презрительно буркнул князю:

– Поди прочь, старый пес. Издаля на свою дщерь подивуешься, а тут неча…

Долгорукий не вставал, продолжая причитать:

– Царь-батюшка, смилуйся. Верой и правдой… всю жисть… сам себя порешу, токмо прости ее, неразумную…

Видя, что старик оказался непослушным, Иоанн махнул стрельцам. Подбежавший вместе с каким-то ратником Истома бесцеремонно подхватил Долгорукого под мышки и поволок к остальной толпе.

– Повинилась мне невестушка в любви своей греховной, – доверительно сообщил царь и снова сделал многозначительную паузу – вдруг непокорный фрязин все-таки начнет каяться.

Зря он. Не подумал. Лично мне терять нечего. Совсем нечего. А потому я уже не молчал.

– Господь есть любовь, – сообщил я ему. – И у нас с ней любовь. Как бог заповедал. А что до венца она случилась, так любовь времени не выбирает. Думалось, что невелик грех, – помнится, кто-то даже просватал ее за меня. Не помнишь, кто это был, государь?

И сам в свою очередь уставился на царя. Что, съел?

– Я иное помню, – буркнул тот. – Теперь вижу, что мы с тобой и впрямь по жизни связаны – не разодрать. Разве что с кровью. Даже баб одних выбираем. Потому ты жив останешься. Токмо не больно-то радуйся. Я тебе… – Он не договорил, указав на Машу. – А ее отпущу, не сумлевайся. Иную себе найду. Нетронутых девок на Руси в достатке, а надкусанные яблочки мне грызть несвычно, потому порченая баба без надобности. Опять же – нешто я зверь какой. – И по-волчьи недобро оскалился, неумело изображая ягненка. – Как ты сказываешь – от бога любовь? Ну вот. Неужто я, божий помазанник, кой свой род от самого Прусса ведет, брата римского Августа, да супротив господа пойду?

«Ишь ты. Даже в такую минуту и то не забыл ввернуть, – восхитился я. – Интересно, кто все-таки придумал эту нелепую легенду о происхождении Рюрика от Прусса, который, дескать, ушел со своими людьми на север? Ну прямо-таки Шер-Хан какой-то: «А мы уйдем на север, а мы уйдем на север». Или это не он говорил? – Но тут же попрекнул себя: – Нашел о чем думать! Тут Машу выручать надо, а ты в цитаты ударился… Вот только никак не пойму, от чего спасать, а потому неясно – как. Отпускать ее он, конечно, не станет – брешет, козлина. Но тогда какую казнь он для нее задумал?»

– И не боись. Не трогал я ее, – неверно истолковал он мое молчание. – Кого там трогать, егда она всю ночь в ногах у меня валялась да об своей любви сказывала. Меня ажно завидки взяли – и чем ты так улестил девку? Небось в заморских землях наловчился. Ну ништо, у тебя теперь времени в избытке будет, расскажешь еще, как да что. – Он заговорщически подмигнул мне. – Вот отпустим твою любовь и обо всем обговорим. Как мыслишь, заслужила рай твоя греховодница? Блуд до венца больно тяжек, к тому ж без покаяния она – не боишься, что грех ее в ад утянет?