Поле мечей - Конн Иггульден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как жаль, что я не знала вас молодыми, — вздохнула девушка.
Брут взглянул на нее и покачал головой.
— Не жалей. Мы были трудными ребятами, страшными хулиганами. Удивительно, как мы вообще не сломали шеи и умудрились дожить до зрелого возраста.
— Отцу повезло, ведь у него такой друг, как ты, — задумчиво призналась Юлия и слегка покраснела.
А Брут снова спросил себя, как отнесется к этой беседе Александрия, если вдруг окажется в лесу. Юная особа слишком хороша, а потому играть роль вернувшегося домой разудалого солдата вряд ли стоило. А может быть, попросить ее поддержать бедного раненого и попутно украсть пару поцелуев? Запах цветов кружил голову, мысли витали в облаках.
— Наверное, пора возвращаться, Юлия. Ты замерзнешь.
Скользнув глазами по лицу девушки, Брут, словно потеряв контроль над собственными глазами, завороженно уставился на ее грудь. Он тут же понял, что девушка заметила нескромный взгляд, и отвернулся, осторожно поднимаясь.
— Из ноги снова идет кровь, — заметила она. — Ты слишком рано снял швы.
— Нет, все нормально. Я видел немало ран, так что могу решить, когда и что надо делать. С сегодняшнего дня буду ходить и ездить верхом, чтобы вернуться в нормальное состояние.
— Если ты не против, я могла бы составить тебе компанию, — удивительно просто предложила Юлия.
Брут смущенно кашлянул.
— Наверное, молодой и хорошенькой девушке… — Он остановился на полуслове. — Нет, спасибо, я должен все делать сам, один.
Брут повернулся и, собравшись с силами, как можно быстрее направился к дому, ругая себя за тупость и неловкость.
В холодном свете звезд Брут вел кобылу по двору, еще не отдышавшись от быстрой скачки. Он подумал об Александрии, которая давно спала в своей комнате, и нахмурился. Ничто в жизни не складывалось так просто, как хотелось бы, особенно с женщинами. Если бы ему требовались споры и напряженное молчание, он уже давно женился бы. Глядя на безмолвную луну, Брут улыбнулся. Они с Александрией проводили в поместье долгие пустые недели. Заняться было нечем, оставалось лишь выздоравливать и пытаться забыть страшные дни римских баталий. Ему хотелось скакать галопом, тренироваться, страстно любить. Рана приводила в бешенство: о какой любви можно говорить, если он не в состоянии даже встать на колени? Хуже слабости не может быть ничего.
Брут считал, что он любит Александрию. Однако выпадали дни, когда оба раздражались по пустякам и ссорились, обижаясь друг на друга. Тогда ему казалось, что любовь особенно крепка на расстоянии.
Несмотря на прохладу ночи и серебряный, почти звенящий свет звезд, в конюшне было тепло. В окно с любопытством заглядывала луна, озаряя своим бледным сиянием дубовые стойла. Все здесь было пропитано покоем и миром, согретым теплым дыханием лошадей.
Брут никак не мог прийти в себя после быстрой езды и, сморщившись, разочарованно думал о том, как далеко отбросила его болезнь от обычной физической формы.
Внезапно за спиной раздался шорох, и Брут замер, даже не убрав руку с лошадиной гривы. Неужели кто-то еще не спит?
Медленно обернувшись, молодой человек увидел Юлию. Освещенная бледным светом луны, девушка была особенно прекрасной и нежной.
— На этот раз ты далеко уехал? — тихо промурлыкала она. Юное создание, казалось, явилось прямо из постели; растрепанные волосы привольно падали на плечи. Платья на девушке не было, его роль исполняла мягкая простыня, которую она придерживала на груди. Брут не мог оторвать от прекрасной фигуры взгляда.
— Нет, сегодня всего лишь на несколько миль. Слишком холодно для старушки, — как можно проще ответил Брут. Кобыла словно почувствовала, что говорят о ней, и негромко фыркнула, требуя продолжения чистки.
— Скоро ты уедешь. Я слышала, как Таббик говорил, что Помпей разгромил банды.
— Так оно и есть. Этот человек не бросает слов на ветер.
В голосе Юлии ощущалось напряжение, которого раньше не было. Тепло конюшни, запах кожи и соломы, близость прекрасной юной женщины… Брут внезапно ощутил острое желание. К счастью, темнота все скрыла. Не произнеся ни слова, воин резко отвернулся и снова принялся расчесывать гриву лошади.
— Отец обещал меня ему, ты слышал об этом? — звенящим голосом произнесла девушка.
Брут остановился и посмотрел на нее в упор.
— Нет, Цезарь ничего не говорил.
— Клодия считает, что я должна гордиться. Когда они договорились, Помпей даже не был консулом, а теперь я стану женой диктатора.
— Но для этого тебе придется покинуть родные места, — тихо заметил Брут.
— Ради чего? Чтобы рабыни каждый день одевали меня и раскрашивали, словно куклу? Чтобы больше никогда не пришлось ездить верхом? Мне доводилось видеть жен сенаторов. Стая ворон в красивых платьях. А главное, каждую ночь надо мной будет нависать старик. Отец жесток!
— Возможно, ты права, — уклончиво ответил Брут. Ему хотелось рассказать девочке о бедности и страхе, задавивших Рим. Став женой Помпея, она никогда не познает ни того ни другого. Конечно, решение Цезаря можно осудить, но оно гарантировало дочери полное благополучие, а ему самому дало Галлию. А кроме того, эта свадьба объединит дома и, может быть, даже принесет Юлию наследника. Несмотря на всю симпатию к девушке, Брут понимал, что она выросла, совершенно не ориентируясь в реальной жизни.
— Когда ты должна отправиться к нему? — поинтересовался воин.
Девушка сердито поправила волосы.
— Это уже произошло бы, если бы отец не уехал. Для них обоих это всего лишь сговор, условность. Сделка уже совершилась, и от Помпея даже приезжал посыльный с подарками и любезностями. Серебра и золота столько, что непонятно, куда все это девать. За рабыню платят дорого.
— Нет, девочка, ты никогда не станешь рабыней, ведь не напрасно в твоих венах течет кровь Цезаря. Очень скоро ты сама будешь вить из него веревки. Вот увидишь.
Юлия подошла ближе, и снова в ноздри Брута хлынул аромат темных ночных цветов. Девушка подалась вперед, и он страстно сжал ее руки, уронив щетку на солому.
— Так что же ты придумала? — прошептал Брут, пряча лицо в густых душистых волосах. Мир утратил реальность, и в бледном свете луны нежно звенела струна отчаянной девичьей решительности.
— Придумала, что ни за что на свете не пойду к нему девственницей, — едва слышным шепотом ответила Юлия, проводя губами по шее мужчины. Брут чувствовал теплое дыхание, и в этот момент на нем сосредоточился весь мир.
— Нет, — наконец произнес он, — не пойдешь.
Выпустив руки девушки, Брут осторожно потянул покрывало. Оно медленно сползло, открыв плечи и грудь. В бледном свете луны красота Юлии казалась совершенной, а формы — изысканно-точеными. Мужчина осторожно провел рукой по нежной спине и ощутил под пальцами легкую дрожь.
Поцелуи становились все жарче, и Юлия отвечала на них пылко и искренне. Наконец Брут поднял девушку на руки и бережно положил на хранившуюся в углу свежую солому. В этот момент боль отпустила, и он забыл о ранах. Сдерживая дыхание и заставляя себя двигаться как можно медленнее, Брут нежно обнял юную красавицу. Коротко вскрикнув, она задышала чаще.
Та группа, которая собралась во дворе поместья, чтобы отправиться в Рим, лишь отдаленно напоминала измученных, испуганных и запыленных беженцев, которые постучались в ворота два месяца назад. Клодия пригласила детей приезжать в гости, как только захочется, но все равно потребовалось немало уговоров, чтобы они согласились отправиться в путь. Добрая нянюшка горячо привязалась к своим новым питомцам, и расставание сопровождалось обильными слезами.
Таббик тяжело переживал каждый проведенный вдали от города и мастерской день и едва дождался возвращения. После того как легион Помпея восстановил порядок, мастер несколько раз в одиночестве ездил в Рим. К счастью, мастерская уцелела и пережила бушевавшие в квартале страшные пожары. Конечно, дверь оказалась взломанной, но грабители не тронули сердце его детища — огромную плавильную печь. Таббик уже планировал поставить новую дверь, а вместо сломанного замка сделать какой-нибудь особенно хитрый. Мастер принес в поместье радостную весть об установлении в городе мира и порядка, и беженцы сразу начали собираться домой. Помпей безжалостно расправился с главарями банд, и Рим постепенно начал возвращаться к обычной размеренной трудовой жизни. Поговаривали, что Красс выделил сенату огромную сумму, и теперь сотни плотников ремонтировали и отстраивали разрушенное. Конечно, далеко не сразу граждане снова вспомнят о такой роскоши, как драгоценности и украшения, но Таббик хотел заранее подготовиться к этому моменту. Его труд — часть общего дела, подарок родному городу, а потому так же важен, как труд других. Мелочей здесь быть не может: даже просто собрать разбросанные в беспорядке инструменты — значит сделать первый шаг в преодолении оцепенения и ужаса.