Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

Генерал Людендорф застал следующую картину: «Население частью добровольно ушло с отступавшими русскими, а частью было ими уведено принудительно… Власти не было никакой. Русские правительственные чиновники и судьи, все представители администрации и интеллигенции покинули страну. Не было ни полиции, ни жандармерии, и лишь духовенство обладало авторитетом… Население, за исключением немцев, нас чуждалось… Латыши, как оппортунисты, держались выжидательно. Литовцы верили, что для них пробил час освобождения; когда же желанные лучшие времена сразу не наступили, они опять отвернулись от нас и стали относиться недоверчиво. Поляки держались в стороне и относились враждебно, так как справедливо опасались, что мы ориентируем нашу политику на литовцев. С белорусами считаться не приходилось, так как поляки национально их обезличили, ничего им не дав взамен»[898].

Немцы сначала создали на занятых территориях несколько административных округов, которые затем укрупнялись. К концу 1916 года их осталось три — Курляндский (управляющий майор фон Гослер), Литовский (подполковник князь фон Изенбург) и Белостокский (барон фон Зеккендорф). Административные начальники обладали всей полнотой власти и несли ответственность перед главнокомандующим германским Восточным фронтом.

Последствием немецкой оккупации и превращения Прибалтики в стратегически ключевую территорию, откуда враг в первую очередь мог угрожать Петрограду, стала серия ведомственных и межведомственных совещаний в российском правительстве, где разрабатывался целый букет реформ, которые касались прав местного самоуправления, использования языков, ликвидации привилегий дворянства, немецкого — в особенности. Но осуществить эти реформы планировалось только после окончания войны. А вот что сделать успели до, так это — полки латышских стрелков.

Инициаторами этой идеи выступали депутат Госдумы князь Ман-сырев и оставшийся не у дел бывший волостной старшина Курляндской губернии Гольдман, убедившие армейское начальство в необходимости формировать из антигермански настроенных латвийских патриотов отдельные части, которые боролись бы за освобождение своей родины. Вспоминает Курлов: «Главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта генерал Алексеев запросил мое мнение, и я ответил, что считаю такое сформирование недопустимым и с точки зрения государственной весьма опасным. По окончании войны, каков бы ни был ее исход, существование таких национальных войск в местности, объятой племенной ненавистью между отдельными частями населения, вызовет для государства серьезные осложнения»[899]. Мнением Курлова пренебрегли. В результате Ленин получит свой главный, самый надежный вооруженный ресурс.

Владимир Войтинский имел возможность изучить изнутри жизнь латвийских полков. Он отмечал глубокую рознь между рядовыми и офицерами: «Среди офицеров-латышей преобладали представители местной интеллигенции, дети крестьян-помещиков («серых баронов»), а стрелки набирались главным образом из батраков, городских рабочих, голытьбы. Офицеры были настроены воинственно и патриотично, в кадетском смысле этих слов. У стрелков же ненависть против своих «внутренних немцев-баронов» была сильнее, чем против Германии»[900]. Привыкшие к дисциплине, упорные в бою, они готовы были воевать с немцами за свою родину — Латвию. Но не за Россию. Не случайно центральный орган латышских стрелковых батальонов займет пораженческую позицию — между интернационалистическим крылом меньшевизма и чистым большевизмом.

Белоруссия, Украина, Молдова

Белорусские земли на протяжении нескольких веков находились в составе Великого княжества Литовского и Речи Посполитой и оказались в составе Российской империи после разделов Польши, находясь по-прежнему под сильным польским влиянием. «Более того, в первой половине XIX в. польское культурное воздействие на Белоруссию усилилось, несколько уменьшилось оно лишь во второй половине столетия, когда царское правительство активизировало проведение на белорусских землях политики «укрепления русских начал»[901].

В начале XX века белорусские земли располагались в так называемой Западной области, границы которой официально никогда не были определены, но считалось, что в нее входят Минская, Виленская, Могилевская, Гродненская, Витебская и Смоленская губернии. Они не были индустриально развитыми, доминировала мелкая кустарная промышленность (на одно предприятие приходилось здесь вдвое меньше рабочих, чем в среднем по России), земледелие.

В Западной области, как и везде в России, возникли политические партии, но среди них практически не было… белорусских. Активно действовали еврейский «Бунд» (вся область входила в черту оседлости), отделения всех без исключения польских партий. На съезде именно в Минске возникла РСДРП. Партия, имевшая в названии слово «белорусская», до 1917 года возникла только одна — Белорусская социалистическая громада. На своем I съезде в 1903 году она провозгласила своей целью уничтожение капиталистического строя и переход в общественную собственность земли и средств производства, а ближайшей задачей — свержение самодержавия во взаимодействии «с пролетариатом всех народов Российского государства». В 1905 году БСГ радикализировалась, выдвинув лозунг федеративной демократической республики с общим сеймом (Конституционным собранием) для всех народов и представление каждому народу права иметь свой сейм, который «вел бы его дела». При этом партия неизменно подчеркивала, что организует «трудовую бедноту Белорусского края без различия национальностей» с конечной целью заменить капиталистический строй социалистическим. С 1907 годом лидеры БСГ занимались исключительно изданием газеты «Наша нива», которая была главным идеологическим рупором белорусского национально-культурного движения[902].

Ни эта, ни какая другая партия никогда не предлагала идеи сепаратизма, да и это невозможно себе было представить. Белорусская национальная идентичность не была проявленной. Как отмечает автор специального исследования на эту тему, «мысль о существовании особой белорусской культуры и языка, не говоря уж о национальности, редко возникала, а если и рассматривалась, то обычно лишь для того, чтобы сразу ее отвергнуть, — в этом видели лишь способ, с помощь которого поляки намереваются ополячить местных «русских»[903]. Во время Первой мировой войны это стало меняться, прежде всего на оккупированных немцами территориях, а они составили около четверти белорусских земель.

Германское командование рассматривало их исключительно как кратчайший путь в Россию и ресурсную базу, не собиралось присоединять, а потому онемечивать (в отличие от будущего руководства независимой Польши, которое воспринимало присоединение белорусских земель как естественный процесс). Специальным указом Гинденбурга, изданном в 1916 году, на оккупированных белорусских территориях разрешались языки местного населения — польский, литовский, белорусский — и запрещалось употребление русского в образовании, печати и администрации[904]. Это не меняло ситуацию с точки зрения распространения языков, но имело большое и далекоидущее символическое значение: впервые возникла ситуация, при которой владение языками окраин создавало жизненные и карьерные преимущества.

Территория же Западной области, остававшаяся под российским контролем, подверглась в годы войны достаточно серьезному разорению, что создавало потенциал для национального и социального недовольства. Только из белорусских земель к 1917 году было мобилизовано более 630 тысяч человек[905]. Из-за нехватки рабочих рук и тяглового скота сократились посевные площади. В прифронтовых губерниях, переполненных воинскими частями и беженцами, истощались запасы продовольствия. Выдача продуктов по карточкам жителям Минска в начале 1917 года составляла 4 кг ржаной, 2 кг пшеничной муки и 400 граммов крупы, в феврале — лишь 1 кг ржаной муки[906]. Командование делало попытки восполнять недостающее продовольствие путем реквизиций. Вместе с тем, какой-либо информации о выступлениях протеста против власти нет.