Бетховен. Биографический этюд - Василий Давидович Корганов

поклонница гения получила письмо, которое дышит кротостью и смирением, полно не лаконических, а обстоятельных рассуждений об искусстве и его жрецах.

Добрая, дорогая моя Эмилия, милая и маленькая моя подруга, я опоздал своим ответом, что может быть оправдано множеством работ и постоянным нездоровьем; уже мое пребывание в Теплице, куда я приехал для лечения, показывает, что это не пустая отговорка. Не срывай, дорогое дитя, лаврового венка с Генделя, Гайдна и Моцарта, чтобы предложить его мне; они в тысячу раз более заслуживают его. Твой бювар буду я хранить вместе с другими подарками, которых также еще не заслуживаю. Продолжай работать, не довольствуйся поверхностным изучением музыки и постарайся вникнуть в сущность ее; она достойна этого труда, ибо только высокое искусство и наука могут возвысить нас до божественного.

Дорогая Эмилия, если тебя занимают вопросы, на которые я могу ответить, то обратись прямо ко мне; истинный артист не пренебрегает скромными тружениками. Он знает, что искусство беспредельно и бесконечно: во мраке, его окружающем, он чувствует, что громадное расстояние отделяет его от намеченной цели. Среди всеобщих восторгов он горюет и сокрушается о том, что не может достичь высших сфер искусства, откуда доходят до него лучи блестящего светила, которые он мечтает покорить себе.

Конечно, я охотно навещу тебя и предпочту гостеприимство твоего скромного жилища, нежели многих богатых особ, в сердце которых часто таится лишь убожество. Если я когда-нибудь буду в X., то будь уверена, что буду искать убежища в семье твоей. Для меня окружающие имеют значение постольку, поскольку ими руководит добродетель. Моя отчизна там, где я встречаю подобных людей.

Если вздумаешь, милая Эмилия, писать мне, то адресуй прямо сюда, где пробуду еще с месяц, или же в Вену; это безразлично. Считай меня в числе друзей твоих и твоей семьи.

Людвиг ван Бетховен.

В 1822 году известный музиколог Рохлиц, тонкий знаток искусства, посетил Бетховена; между прочим, разговор коснулся его знакомства с Гете.

«С того лета в Теплице, – сказал Бетховен, – если я беру читать что-либо, то преимущественно Гете. Он убил во мне Клопштока… Я носил его с собою годами, когда гулял или шел куда-нибудь. Не всегда был мне он понятен: у него такие скачки. И начинает он всегда торжественно, все maestoso…»

В Теплице Бетховен познакомился также с модным тогда поэтом Христофором Тидге (1752–1841), который уже не раз вдохновлял композитора, заимствовавшего для своих произведений отрывки дидактической поэмы «Урания», в которой сентиментально воспевались Бог, бессмертие и свобода и популярно излагалась философия Канта; эта же «Урания» утешала русскую императрицу Елизавету, когда ее супруг Александр I отправлялся на свидание со своими фаворитками, Нарышкиной и Криденер. С Тидге композитор встречался, видимо, редко, о чем выражает сожаление в письмах к нему и «прелестной подруге его», графине Рекке.

Господину фон Тидге в Дрезден,

отдать у графини Элизы фон дер Рекке.

Теплиц 6-го сентября 1811 года.

Ежедневно порывался я писать это письмо к вам, вам, вам; только два слова нужны были мне на прощание, но не получил я ни одного доброго слова; графиня пожимает мне женственно руку, за что мысленно целую ее руки, но поэт остается нем. Про Амалию знаю по крайней мере, что она любит. Ежедневно упрекаю себя, что не познакомился с вами раньше в Теплице. Это ужасно – познать добро так близко и сейчас же потерять его. Ничего нет тягостнее, как разбирать свои собственные пороки. Спешу сообщить вам, что останусь здесь, вероятно, до конца этого месяца; напишите мне, как долго проживете в Дрездене. Охотно сделал бы я прыжок в столицу Саксонии; в тот же день, когда вы уехали отсюда, получил я письмо от моего милостивого висбаденского эрцгерцога, что он недолго останется в Моравии, и предоставляет мне самому поехать или нет, я нашел более выгодным допустить толкование этого соответственно моим намерениям и желаниям, а потому остаюсь еще здесь в этих стенах, где так тяжко согрешил против вас и себя; если вы продолжаете называть это грехом, то утешаюсь тем, что я настоящий, а не какой-нибудь жалкий грешник. Сегодня мой сожитель по комнате исчез, не могу гордиться им, но все же по вечерам и к обеду он бывал необходим, так как я избегаю одиночества в те часы, когда животная природа человека воспринимает физическую пищу, чтобы превратить ее в духовную. Будьте счастливы, настолько счастливы, насколько это возможно несчастному человечеству, шлю графине весьма нежное, но почтительное рукопожатие, Амалии огненный поцелуй, когда нас никто не видит, мы же оба обнимемся, как мужчины, которые должны друг друга уважать и любить; жду хотя бы одного сердечного слова, на то я человек.

Бетховен.

К Элизе фон дер Рекке и Тидге в Дрезден.

Вена, 11 октября 1811 г.

При всем моем благочестии ваше благочестивое приглашение на Церковную музыку Наумана получил я слишком поздно и принужден остаться грешником, который так долго откладывал, так поздно собрался и потом принужден был опять отложить. Небо управляет судьбою человеческих и бесчеловечных существ, и оно приведет меня к желанному, если не теперь, то когда-нибудь, в чем я рассчитываю на вас, уважаемая, благородная подруга.

Ваши стихотворения я прочел и нашел в них отражение ваших чувств и вашего внутреннего мира; вскоре получите одно из них с моими жалкими гармониями. Прощайте, не забывайте меня, очень прошу вас, благородная подруга,

ваш друг Бетховен.

Своим дружеским приветом, дорогой мой Тидге, ты предупредил мое желание, да будет так, наше совместное пребывание было хотя так кратко, но мы сошлись так быстро и так близко узнали друг друга, как мне было больно расстаться с тобою и с другими, письмо ваше получил я в субботу вечером, в понедельник нужно было отправить пакет нот, я был вне себя от досады и принужден сказать, как Алкивиад, увы! человек безволен, а тут еще, лишившись счастья быть с вами, узнал, что из-за усачей венгерцев вся эта история затянулась и только через месяц публика вкусит этот коцебуйско-бетховенский продукт, все огорчает меня, к тому же эрцгерцог не хочет сразу стать попом, поэтому все мне здесь теперь кажется в ином виде, нежели прежде, вот что называется – человек предполагает.

Успех музыки к «Эгмонту» вызвал вновь стремление писать оперу. Приехавший весной из Берлина в Вену барон Дриберг был известен как либреттист, поэт, ученый, эстетик и дилетант-композитор; познакомившись с Бетховеном, он пожелал знать мнение великого артиста о плодах его вдохновения, на что получил такой ответ:

Барону Дрибергу.

Я с