Дело принципа - Денис Викторович Драгунский

родного сына. Это уже папа говорил. Так что эрцгерцог Фердинанд Максимилиан построил эту красоту специально для себя.

Reichsallee, то есть обсаженный липами проспект Империи, пересекала широкая, но недлинная Heldenstrasse, улица Героев. А дальше были три площади, как круглые шишечки на концах креста — площадь Императоров на конце проспекта Империи, а улица Героев справа и слева — если стоять спиной к старому городу — завершалась площадью Мужчин и площадью Женщин, Männerplatz и Frauenplatz. Здоровущий собор, заложенный на площади Империи, не был окончательно достроен и отделан — а может быть, его уже не достроят никогда, хотя он и сейчас неплохо выглядит и в нем даже иногда служат воскресную мессу — я, правда, там не была, но я вообще в такие места стараюсь ходить пореже. А если правду — не хожу вовсе… Бедного Фердинанда Максимилиана его братец, то есть нынешний наш дедушка-кайзер, все-таки сумел вытолкать из страны, за океан, императором Мексики, а там его прикончили республиканцы.

А ведь он хотел короноваться именно тут, в новом соборе, и вообще у него, говорила всезнающая госпожа Антонеску, был такой план: сделать Штефанбург третьей столицей всей Империи, а там, глядишь, и первой столицей сильно расширенного и обновленного Рейха. Поэтому вокруг недостроенного собора стояли пустые гранитные пьедесталы, числом двенадцать, где должны были торчать статуи главных императоров Европы, начиная от Октавиана Августа и Карла Великого. Включая моего сомнительного предка Генриха, прозванного Птицеловом, и всех самых лучших Штауфенов, Габсбургов и даже, вы не поверите, Гогенцоллернов. Несчастный эрцгерцог, сидя в Мексике, мечтал взять реванш за битву под Садовой, где мы позорно продули пруссакам, и соединить два рейха в один — под своей рукой.

Но его расстреляли, о чем господин Мане нарисовал картину, где особенно очаровательны зеваки, глядящие через забор, как солдаты с трех шагов палят в грудь пожилому господину в шляпе.

Так что его брат, то есть наш кайзер, не стал достраивать собор и доделывать площадь: наверное, решил, что такой размах — дурная примета. Поэтому площадь Империи постепенно превратилась в большой зеленый сквер, а на постаменты, не дождавшиеся императорских статуй, летом ставили большие дубовые кадки с цветами и апельсиновыми деревцами.

А вот площадь Мужчин и площадь Женщин успели завершить, и теперь там стояли полукружиями статуи героев и героинь нашей славной истории, но — простого звания, так сказать. Не царственных кровей. Я только один раз вместе с госпожой Антонеску бывала на Männerplatz, и мне не понравились эти бородатые косматые мужики с мечами и дубинами — я даже не стала читать, что на постаментах написано. А на Frauenplatz я вовсе ни разу не была — в ту нашу единственную прогулку я устала, а потом как-то не случилось.

Но вот сейчас я попросила извозчика заехать туда и сделать круг вдоль статуй.

Я смотрела, что там было написано — серыми буквами на черном граните, — тяжелые немодные имена: святая Эрминенгильда, мученица Адельгейда, религиозная поэтесса Хильдевинга, спасительница сирот мадам Кирхнер-Штюсс, отважная крестьянка Рудольфина Кнопп, мать пятерых павших героев Эржбета Донде, а дальше солнце светило прямиком на полированный камень, и прочитать не было никакой возможности. Все героини были стройные, гладкие, в античных туниках и накидках, с торчащими сквозь мраморные складки сосками небольших высоких грудей — и все как одна босиком. Я велела извозчику ехать совсем медленно и встала в коляске, держась обеими руками за деревянный крашеный борт. Моя голова оказалась вровень с босыми ногами героических женщин. Все эти ноги были совершенно одинаковые, с крупными большими пальцами, с квадратными, коротко подстриженными ногтями, второй палец чуть короче первого, а мизинец — как прижатая к боку стопы треугольная пулька — да, ничего себе пулька размером с хорошую морковину.

Извозчик почти остановился — наверное, боялся, что я упаду, если коляску тряханет на мостовой.

— Все, едем, — сказала я, садясь.

Он дернул вожжи, чмокнул-свистнул, мы тронулись.

Какой, однако, дешевый ремесленник этот скульптор! Все ноги, как одна. Я представила себе, как он, поставив на стол свою натурщицу, дарует бессмертие ее стопам и пальчикам, объясняя при этом, что таких ножек — верней, ножищ по три фута! — будет двенадцать пар, по числу героических женщин империи. «Ты рада, Минни?» Или Милли, или Мицци. Но уж точно не Хильдевинга. И конечно, не Адальберта-Станислава. Впрочем, вполне вероятно, что этот скульптор просто взял гипсовый слепок какой-то классической римской ноги.

Я сняла ботинок и, натянув чулок до полупрозрачности, убедилась, что у меня совсем не такие ноги. Второй палец длиннее первого — как у Греты, — а мизинец и вовсе чуть торчит вверх. Эх, не быть мне героиней. Ноги не те.

Я ехала и думала, что вот, мол, каких-то три часа назад смеялась над бедным Яковом Марковичем, над его пошлыми и глупыми сновидениями: черный человек с кинжалом выскакивает из шкафа. У-бу-бу-бу!!! Стра-ашно! С ума сойти, лопнуть со смеху… А вот поди ж ты, сама оказалась не сильно умней. Сочинила в уме целый роман про то, как отставленная госпожа Антонеску обнищала, пошла работать на фабрику, живет в грубой и скудной обстановке среди пьяных мужиков и горластых баб, стоит у какой-нибудь швейной машины, а может, вообще у какого-нибудь станка (я, честно говоря, не знала, как эти «станки» выглядят. Но, наверное, что-то тяжелое, громко стучащее и пахнущее гарью). И вот бедная госпожа Антонеску стоит у такого грохочущего «станка» и вспоминает, как мы с нею ловили бабочек, перебрасываясь их латинскими названиями. Господи, какая я дура! Не надо читать современную литературу. Не надо читать никого позднее Шиллера и Гете. Голова идет кругом, и в ней взбухает какой-то бред.

Улица Принцессы Леопольдины оказалась тихой, но не очень. Там было несколько магазинчиков, пивной подвал, кофейня, и вот, пожалуйста, «Мебель Антонеску». Подъезжая, я увидела, что это вполне солидное заведение. Витрина выходит на улицу, а в глубь двора тянется довольно длинный кирпичный лабаз — то ли склад, то ли мастерская. Но в любом случае серьезная фирма. Я подумала, что сыр, колбаса и портвейн, а тем более две плитки шоколада пригодились бы и здесь, но, как говорится, что упало, то пропало. Пускай тезка госпожи Антонеску выпьет и закусит и мужа своего угостит. Я вспомнила, что на ее красной широкой руке было толстое обручальное кольцо. Мужа угостит, детишек покормит. А у меня теперь не было с собой ничего, кроме пригласительного билета.

Я открыла дверь в ателье. Это была очень большая комната, почти