Дело принципа - Денис Викторович Драгунский

что зал, посреди которого крестом стояли восемь стульев. Так называемые венские, они же «тонет». Какой-то очень коротко стриженный человек принес из задней комнаты еще четыре стула (по два в каждой руке) и пристроил их к уже стоящим, так что крест чуть-чуть вырос. Всего стульев стало двенадцать. Не замечая меня, потому что на улице уже начинало темнеть, а под потолком горел только один тусклый матовый шарик, — этот человек снова скрылся и через несколько мгновений вновь появился опять с четырьмя стульями, остановился, задумался, куда их ставить. Поставил их между концами креста. Стулья грохотали. Человек вдруг запел какую-то, кажется, арию из неизвестной мне оперы. Голос был женский. И этот человек была моя госпожа Антонеску. Она была в мужском рабочем комбинезоне. Я бросилась к ней и с размаху обняла ее. Она, кажется, обрадовалась.

— Знаешь, — сказала она, — я ждала тебя еще в прошлом году. Прости, это не упрек.

— Это вы простите, — вздохнула я.

У меня совсем не было слов. Я села на стул. Она стояла передо мной. Потом сказала:

— Посиди тут. Я пойду переоденусь.

Минут через пять она вернулась, одетая в обыкновенное платье. У нее была модная прическа. Черные волосы с острыми полукружиями около щек. Я помотала головой и протянула палец, прикоснулась к этим жестким, как будто бы проклеенным волосам.

— Парик, — сказала госпожа Антонеску. — Я стала терять волосы. Стригусь почти наголо. Говорят, если несколько лет стричься вот так, по-солдатски, потом они снова отрастут.

XXII

— Отрастут, конечно отрастут, — сказала я, вежливо улыбаясь. — Как вы живете, госпожа Антонеску?

— Как видишь, — сказала она. — замечательно. Денег, слава богу, хватает. У меня восемь работников, причем трое из них очень дорогие столяры. Один художник и один счетовод, один кассир и два сторожа — всего тринадцать человек. Я четырнадцатая.

— А ваш муж, госпожа Антонеску? — спросила я.

Она вздрогнула, потом пожала плечами.

— Муж?

— Ну да, вы же говорили, что у вас все в порядке. Когда вы от нас уходили. Ну, в смысле, когда мы расставались. Вы говорили, что у вас муж и ребенок, дочь. Нет, вы не подумайте, что я хочу вас уличить, — сказала я, осторожно прикоснувшись к ее руке. — Мне просто интересно. Мне на самом деле интересно. Я ведь вас очень любила и сейчас люблю.

— Муж, — задумчиво сказала госпожа Антонеску. — Давай будем считать, что он умер. А дочь живет самостоятельной жизнью.

— Ее зовут Анна? — спросила я.

— Почему именно Анна? — госпожа Антонеску снова пожала плечами.

— Потому что я тут познакомилась с одной очень милой молодой дамой, ну, девушкой, если хотите, по имени Анна. Мне вдруг очень захотелось, чтобы это была ваша дочь. Может быть, даже моя сестра. Единокровная. Ведь вы же спали с моим папой? А мне это жутко не нравилось. Однажды ночью я его… Нет, вы не поверите, госпожа Антонеску. А может быть, вы даже все слышали. Я его с револьвером в руках отгоняла ночью от вашей двери. Но я же не могла там дежурить каждую ночь. Так что вот!

— Господи, какая ты фантазерка! — сказала госпожа Антонеску. — Какие смешные подростковые фантазии. Смешные игры, я бы сказала.

— Господи! — закричала я. — Какая ужасная жизнь! Почему все всё время врут? Почему вы не сказали «нет», а стали говорить про смешные фантазии? Вы же сами мне сто раз объясняли, когда учили меня светскому общению, что, если не хочешь сказать да или нет, нужно сказать что-то в этом роде. Вроде «всякое случается», или «это просто с ума сойти», или «что за странные выдумки?». — Я уселась на стул и громко поерзала его ножками по полу. — Почему вы не говорите правду? Мне!

— Потому что ты точно такая же врушка, — сказала госпожа Антонеску, приблизилась ко мне, обняла меня, потрепала меня по затылку.

Она стояла рядом со мной.

Я уткнулась лицом почти что ей в живот. Между животом и грудью.

— Вот ты сейчас сказала, что любила и любишь меня до сих пор, — тихо усмехнулась госпожа Антонеску. — Мы, наверное, восемь лет были вместе, каждый день. Потом расстались, два года назад, так? И ты все эти два года меня любила, да? И ни разу не захотела меня увидеть?

— Я хотела, — сказала я. — Но знаете, как-то вот так.

Странное дело, мне не было ни стыдно, ни даже неловко.

— Как это: «как-то вот так»? — строго спросила госпожа Антонеску, как будто я маленькая девочка, а она гувернантка. — Как именно?

При этом она продолжала гладить меня по затылку. Ее пальцы перебирали мои волосы за ушами, спускались дальше, гладили шею и ямку между шеей и затылком.

— Да обыкновенно, — засмеялась я. — Сами знаете: завтрак, кофе, обед, вечерний чай, прогулка, опера. Еще уроки. У меня три учителя, госпожа Антонеску. Вот так весь день как по лесенке бежишь. Вечером доберешься до ванной, умываешься и думаешь: ах, как там моя дорогая первая учительница поживает? Моя милая, моя любимая мадам Антонеску. Ложишься в постель и думаешь: завтра, завтра с утра пойду в адресный стол…

— Зачем в адресный стол? — перебила госпожа Антонеску. — Неужели нельзя было у папы спросить?

— А он не давал мне ваш адрес. Вот я и подумала: излишнее, так сказать, подтверждение.

— Господи, — госпожа Антонеску перестала гладить меня по затылку, отступила от меня на два шага, а потом села на соседний стул. — Безумие какое-то. А может, он тебя таким образом воспитывал? Чтоб ты наконец стала самостоятельной девицей. Нельзя же, когда все на блюдечке.

— Может быть, — сказала я. — Но вы мне так и не ответили на вопрос.

— Я не обязана отвечать тебе на все твои вопросы, — сказала госпожа Антонеску. — Но тем не менее муж у меня действительно был. Он был сильно меня старше. Он действительно умер. Мою дочь зовут отнюдь не Анна.

— А как? — спросила я.

— Елена, — сказала госпожа Антонеску. — Видишь ли, Далли, только в романах все ниточки так аккуратно сплетаются. Новая знакомая оказывается дочкой гувернантки, и не просто дочерью, а единокровной сестрой, потому что гувернантка родила ее от папы. Мир не настолько тесен. И это, наверное, хорошо. Так вот, от своего покойного мужа я не получила никакого наследства, потому что довольно скромную сумму, которая оказалась у него на счете, а также маленькую усадьбу в пятидесяти верстах к югу отсюда он, подлец этакий, царствие ему небесное, почему-то завещал своим дочерям от первого брака. Должно быть, потому, что моя дочь была не от него.

Впрочем, я не делала из