Солнце мертвых - Алексей Атеев

Одним из самых громких дел, приведших в конечном счете к падению и бегству Калиостро, стало необычайное происшествие с маленьким сыном князя Голицына. Ребенку было всего несколько месяцев от роду. И вот он опасно заболел, собственно, был при смерти. Отчаявшийся князь обратился к Калиостро. Тот взялся ребенка вылечить, но поставил условие, что мальчика отвезут к нему на квартиру и ни князь, ни княгиня не будут его видеть до особого разрешения Калиостро.

Граф ежедневно оповещал родителей о состоянии здоровья их ребенка. По его словам, мальчику день ото дня становилось лучше. Малютка находился у Калиостро больше месяца. Причем только к концу этого срока он разрешил родителям ненадолго повидать сына. По прошествии месяца Калиостро вернул ребенка родителям совершенно здоровым. Самое интересное, что он отказывался брать вознаграждение за свои труды. Однако дело этим не кончилось. Через несколько дней в душу княгини закралось странное подозрение, что ребенка подменили. Разразился скандал, однако доказать это было невозможно. Здесь-то и вмешались местные чародеи. Очевидно, что с их помощью мальчик был действительно вылечен. Но, желая скомпрометировать несговорчивого Калиостро, они в последнюю минуту заменили настоящего ребенка инкубом, то есть искусственно созданным его подобием. Даже сам граф не смог заподозрить, что ребенка подменили, понял он это много позже. Началось следствие, в конечном итоге оно и стало одной из причин высылки Калиостро. Правда, до истины так и не добрались.

– А что случилось с мальчиком дальше? – спросил любознательный Кулик.

– Видимо, – продолжал Саркисян, – настоящего ребенка все же вернули родителям. Поскольку мальчик вырос и стал взрослым, а инкубы обычно долго не живут. Как бы то ни было, колдуны добились своей цели и скомпрометировали Калиостро.

Особо сильное влияние местные чернокнижники стали оказывать на жизнь страны в эпоху Павла I. Тогда различные мистические учения и увлечения вошли в моду с легкой руки царя. Собственно, об этом можно рассказывать очень долго, – прервал свое повествование Саркисян, ощутив, что слушателям становится скучно.

– Нет, продолжайте, – попросил Кулик.

Тарасов иронически посмотрел на приятеля:

– Любишь ты, Иван, таинственные истории.

Потом он обратился к ученому:

– Конечно, все это очень занимательно, но какое отношение имеет к дню сегодняшнему? Тайны, мистика, инкубы, – на дворе не восемнадцатый век, а двадцатый!

– Но я к этому и подвожу, – спокойно возразил Саркисян, – по моей мысли, те же силы действуют и сегодня.

– Бред все это! – зло произнес Тарасов. – Мне, откровенно, до смерти надоела вся эта чертовщина. Я, конечно, допускаю, что есть всякие там чары, колдовство… Одного не могу понять, почему это происходит именно в нашем заштатном городишке, а не в столице? Ведь именно там, по вашей мысли, и должны показывать себя тайные силы. В высоких сферах… А у нас… Ну, пугают они обитателей дома номер тринадцать. Ну, слегка покалечили неправедного священника. А дальше что?

– Конечно, – засмеялся Саркисян, – привыкли у нас, что все крупные дела вершатся в столице. А может, им здесь хочется порезвиться. Так сказать, на просторе… На своих исконных землях. Может быть, им надоело, что всякий безмозглый атеист попирает их древние устои. Да и они не одни такие в нашей бескрайней стране.

– Под безмозглым атеистом вы подразумеваете меня? – поинтересовался Тарасов.

– Ну что вы, – возразил Саркисян, – как можно…

Кулик громко засмеялся, хмыкнул и майор.

– А разве вам самим не интересно? – спросил Саркисян. – Разве в вашей жизни случалось нечто подобное? Опомнитесь, Николай Капитонович. У жизни столько загадочных сторон, а вы привыкли маршировать по прямой линии.

Он наполнил рюмки:

– Выпьем-ка лучше и не будем переходить на личности.

– Кстати, надо бы выяснить, где проживает этот таинственный ребенок, Стас Недоспас, кажется? – вспомнил Тарасов.

Он позвонил в больницу по находившемуся в автобусе радиотелефону.

Брови его удивленно полезли вверх.

– В этом доме он проживает вместе с матерью, – растерянно сообщил майор, – в квартире сто шесть.

– Вот так-то, – усмехнулся Саркисян. – Что ж, подождем развития событий, думаю, они не заставят себя ждать.

19

Тяжелое небо нависло над головой. Оно, казалось, цепляло верхушки деревьев. Оно давило, давило… Стас стоял посреди леса, недоумевая, как он сюда попал. Октябрьская ночь в лесу. Что может быть тоскливее и страшнее? По стволам деревьев время от времени пробегала дрожь, точно они судорожно пытались избегнуть своей нелегкой участи. Но деревья оставались деревьями, они жили в другом измерении, человеческие мерки были для них совершенно чужды. По-прежнему моросил дождь. Было очень холодно, и капли дождя поэтому казались теплыми. Они падали на непокрытую голову мальчика, бежали по лицу, и чудилось, что это теплая кровь деревьев стенает о погубленных душах былых времен.

Как понимал Стас, здесь должно было состояться погребение.

«Как я сюда попал?» – этот вопрос бился в голове мальчика, полузадохшейся птицей пытался выбраться из душной клетки черепной коробки.

Как бы то ни было, он стоял здесь, среди мокрых деревьев.

Вокруг ощущалось какое-то движение. Невидимое и почему-то безнадежное, точно умирающие рыбы шевелятся в высыхающем пруду.

Стас стоял среди хаоса, хотя был ли это хаос? В порывах ветра и струях дождя не пенилась ли та гармония, которой так жаждет человек, а обретя, не может осознать, что он получил. Между тем гостей все прибывало.

Гостей ли? Бывают ли на тризне гости? Мягкое прикосновение невидимого крыла, неуловимо мерцающий взгляд лесной девы, ледяной столб воздуха от пронесшегося призрака. И шорохи под ногами. Не змеи ли? Но какие змеи в октябре! Блуждающие огни плясали между деревьями. Разноцветные узоры, в которые они сплетались, представляли собой неведомые знаки древних рун, замерзшие цветы преисподней.

Царила абсолютная тьма. Однако мальчик видел все, как днем. В зеленом, колдовском свете он наблюдал, как прибывают к месту прощания существа неведомые и непонятные. О некоторых он до сих пор читал только в сказках, других же забыли и сказки.

Вот мерцающей голубой тенью проскользнула кикимора, и только ее ярко-алый, точно вымазанный кровью рот да мертвые рыбьи глаза можно было различить на постоянно меняющемся лице. Она посвистывала, по своему обыкновению. Но не тем зловеще-притягательным свистом, от которого одинокий путник бредет в топь, не разбирая дороги, а жалобно, как свистит чибис над своим раздавленным гнездом. А вот не то мохнатый куст, не то мешок, набитый звездным светом, – леший. Последний, должно быть, леший в этом вековечном лесу.