Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг

со двора посередине. Значит, окно выходило на зады — иначе мы бы увидели свет в каком-нибудь окне. Ведь где-то же наши охранники убивали время?

Это было хорошей новостью. А плохой — рама с частым переплетом, какие нередко встречаются в стойлах, амбарах и прочих старинных фермерских постройках. В темноте я не мог разобрать, был переплет деревянным или свинцовым. И на ощупь не определить — горбыльки находились снаружи, по ту сторону стекла.

— Ну что там? — нетерпеливо спросила Маша, едва достававшая макушкой до подоконника.

Что ж, пришло время озвучить мой план.

— Разобьем стекло и попробуем выломать раму. Надеюсь, из-за ливня нас не услышат.

— Давай! Он по крышам так и лупит, да и ветер еще, — поддержала Мария. — А как в окно вылезем?

— Стеллажи, — вспомнил я увиденное в лунном свете. — Там были какие-то ящики. Можно поставить их друг на друга. Ну, типа, как в «Халфе» [59].

— Лестницу построить? — сообразила Маша. — Может, там на полках еще есть что-то, чем можно стекло вышибить?

Она принялась шуровать во мраке, пока я тихонько прислонился к стеночке. В лоб долбился отбойный молоток, пытаясь донести до сознания одну простую истину: в таком состоянии я не беглец. Скорее, кандидат на койку в морге. Сплюнул несколько раз в ладонь пересохшим ртом и попробовал слюной оттереть склеившую глаз кровь. Получалось не очень, только башка сильнее разболелась — до позывов на рвоту.

— Смотри, чё нашла! — В порыве энтузиазма Маша чуть не заехала мне в лоб с другой стороны, уравновесив проблему. — Черенок от лопаты или типа того. Сойдет?

Я взвесил в руке отполированную до гладкости толстую палку.

— Норм. А ящики?

— До хренища их, только тяжеленные, заразы. Кирпичи в них, что ли? Еще канистры какие-то. С маслом машинным вроде и еще чем-то вонючим.

Я призадумался.

— А зажигалка все еще у тебя?

— У меня, но я почти весь газ повыщелкала, — призналась Маша. — Пыталась веревку пережечь, ну, как в кино показывают. Только руки зря обожгла.

Так вот почему бедняга так дергалась, пока я веревку грыз!

— Почти — это не совсем, — пробормотал я себе под нос.

Последняя деталь плана встала на место в моей больной голове.

9

— Ты только не отключайся, Медведь, я тя умоляю! — Меня бесцеремонно тряхнули за плечо, и я вынырнул во влажную, душную реальность фургона, мотыляющего по темной дороге без разметки. Я — за рулем, по лобовому мотаются дворники, в конусе света от фар — сплошная сверкающая стена дождя. — Я ж водить не умею! Ты держись, а?

Я выровнял машину и взглянул искоса на Машу, скорчившуюся на пассажирском сиденье: мокрые волосы облепили лицо, распухшая губа дрожит, руки в ссадинах и пятнах от ожогов тискают грязные коленки. Как выгляжу я сам, стараюсь даже не думать.

— Отопление убавь, — коротко бросил я. Надо беречь силы. — Рубит меня в тепле.

Дальше объяснять не пришлось. Маша быстро разобралась в панели управления, и мне в лицо дунул прохладный воздух. Мысли немного прояснились, хотя долбящая боль в башке никуда не делась, как и накатывающая волнами тошнота. Хорошо хоть, видел я теперь обоими глазами, пусть в них иногда и двоилось. Ливень смыл засохшую кровь.

В ушах все еще звучали злой, с надрывом, лай и грубые мужские голоса: «Выпускай собак, Муди! Выпускай, мать твою!» Отвратительный скрежет когтей по автомобильному лаку. Выстрелы, рвущие ночь на куски вместе с зеркалом заднего вида с моей стороны. Крик Маши, сложившейся пополам на сиденье, прикрывая голову руками. Я слышал все это одновременно и по отдельности, как мелодию, наложенную на монотонный фон дождя, бьющего в стекла и крышу фургона.

Маша вылезла в окно первой. Я набросил на подоконник свою куртку, чтобы мы не поранились мелкими осколками, которые могли остаться в раме. Нам крупно повезло, что она оказалась деревянной и довольно трухлявой. Прежде чем карабкаться на ящики вслед за Машей, я расплескал по полу содержимое одной из канистр, воняющее керосином. Смочил мамин шарф и спустил его с импровизированной лестницы так, чтобы он касался лужи на полу. Проверил, пролезают ли в окно плечи. Потом свесился наружу ногами вперед и щелкнул Машиной зажигалкой. Пламя высеклось не с первой попытки, зато вот шарф занялся сразу. Я позволил силе тяжести увлечь себя вниз: вытянул руки перед собой и выскользнул наружу.

— Медведь, блин! С мягкой тебя посадкой! — прошипела Маша, на которую я приземлился. — Ты чего там копался-то?

Тут на ее лицо упали оранжевые отблески из окошка, и кошачьи глаза вспыхнули, округляясь:

— Бли-ин…

— Бежим!

Но по факту бежала одна Маша, буквально волоча меня за собой. Земля под ногами танцевала и вставала на дыбы. Ливень лупил со всех сторон, заливая единственный видящий глаз. Я переставлял ноги чисто на адреналине. Сознание мерцало, будто пламя догорающей свечи.

Темнота.

Желтый свет из окна. Мы стоим, прижавшись к беленой стене дома. За окном — комната. Стены увешаны охотничьими трофеями: черепами и рогами. Напротив телевизора — трое. Смотрят хоккейный матч. Двоих я уже видел раньше. Третий — седой и широкоплечий в кожаной жилетке, волосы собраны в хвост на затылке. На столе перед ними банки с пивом, подаренный отцом нож и телефоны, в том числе мой.

Картинка расплывается и стекает по стеклу дождевыми струями.

Темнота… взрывается с оглушительным грохотом. Собаки беснуются в вольере. Лают, визжат, воют. Люди в комнате вскакивают на ноги. Мгновение — и они выбегают в дверь. Ночь над нами озаряется, будто в Новый год, когда повсюду запускают фейерверки. И бабахает там, за домом, почти так же.

— Пошли! Ну, давай, Ноа, миленький! Еще немного! Надо забрать вещи и ключи.

И я даю — не ради себя, ради Маши — мне кажется, последнее, что во мне еще осталось.

Темнота.

Качается над столом низко висящая лампа. Наверное, я ее задел. Круг света маятником скользит по ножу и черным экранам мобильников. Я сгребаю все и рассовываю по карманам. Вываливаюсь обратно в ночь по своим же мокрым следам. Они петляют от стены к стене, будто тут шел пьяный.

Темнота.

Лезвие ножа вспыхивает отраженным пламенем. Вонзается в шину «харлея». Потом в другую. Шипение воздуха сливается с воем ветра, хлещущим по гравию дождем, криками людей и собачьим лаем. Следующий на очереди — джип. Маша должна взять ключ от фургона.

Темнота.

— Ноа! Ноа, ты где?!

Пытаюсь ответить и не могу. Дождь пляшет на моем лице, затекает в раскрытый рот. Маша находит меня сама.