Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг

Тащит к фургону вместе с рюкзаками. Я вижу черные силуэты на оранжевом фоне: за крышу пристройки, где мы были заперты, борются огонь и вода. Все тонет в черном, едком дыму.

— Выпускай собак, Муди! Выпускай, мать твою!

Из дыма вырываются черные, гладкие твари. Стелются над землей, серебряные от дождя.

Не люблю черных собак.

Ненависть — второй адреналин. Валюсь на водительское сиденье. Хлопает пассажирская дверца. Сдаю назад и давлю псов. Один бросается сбоку. Когти скребут по лаку, пена из пасти стекает по стеклу вместе с дождем. Ночь разрывают выстрелы. Один, два. Где охотничьи трофеи, там и ружье.

Педаль газа уходит в пол. Зеркало слева взрывается брызгами. Маша кричит. Я кричу.

А потом только дождь. И горящие фары. И темнота.

Меня ослепил дальний свет, возвращая в настоящее. Пришлось мигнуть встречке — первой на этой богом забытой дороге, такой узкой, что мне едва удалось разминуться, не съехав на обочину. Сколько времени уже прошло? Что, если «Бандидос» вызвали подмогу? Если следующая встречная машина перегородит путь или из нее начнут палить? Место-то самое подходящее — вокруг ни души, только поля да лесополоса, едва различимые во мраке.

— В полицию позвонила? — спросил я Машу, не в силах сообразить, на сколько секунд или минут выпал из реальности.

Она мотнула головой.

— Звони. Скажи, на ферме пожар, ты слышала выстрелы. Адрес наверняка есть на «Гугл картах».

— Я не могу. — Она обхватила себя руками, отвернулась к окну. Только жилка часто и сильно билась на горле в зеленоватом свете приборной панели.

— Почему? — Я постарался сконцентрироваться на петляющей дороге. — Сеть вроде ловит.

По крайней мере, навигатор в разблокированном Машей смартфоне исправно показывал путь до Орхуса. Ближайшая больница находилась в Рандерсе, но туда, понятное дело, нам соваться не следовало. А до университетского госпиталя в Скайбю[60]оставалось чуть больше двадцати минут. Это Маша настояла, что мне нужно в больницу. А мне просто очень хотелось спать.

— Рокеры с фермы про меня знают, — пробормотала Мария в оконное стекло.

— И что? — Злость придала мне сил. Время-то идет! А полиции до этой фермы гребаной еще добраться надо. — Боишься, твои делишки с Трактором Томом выплывут? Лучше пусть в нас снова палят или вообще в асфальт закатают?!

— Да не в наркоте Томовой дело! — Она повернулась ко мне с искаженным внутренней болью лицом. — Вернее, не только в ней.

— Тогда в чем?

Мы выехали на более широкую дорогу, и я напряг зрение, вглядываясь в темноту за решеткой дождя: скоро будет съезд на скоростное шоссе.

— В том… — Маша замолчала, словно собиралась с силами или искала подходящие слова. — В общем, я в розыске. Если засвечусь, меня панцири тут же в Россию отправят. Я тут нелегально.

Я включил поворотник и хмыкнул.

— Ага, ты уже говорила. Ничего другого не придумала?

— Ты мне не веришь?

Ее голос звучал так горько и обреченно, что я перевел взгляд с дороги на Машу. Фары машины, идущей на обгон, выхватили из полумрака осунувшееся бледное лицо с темными кругами под глазами, и внезапно я понял: эта девочка безмерно, бесконечно устала. Просто раньше я не замечал этого за ее шуточками, безбашенными идеями и дерзкими выходками. Маша казалась мне сильной, уверенной в себе и неуязвимой, эдакой супергерл, способной разрулить все проблемы — не только свои, но и мои. А сейчас впервые я увидел ее ранимость за жестким пуленепробиваемым щитом, который она осмелилась наконец опустить.

— Верю, — пробормотал я и с усилием оторвал взгляд, снова концентрируясь на дороге. — Но не понимаю. Я же видел твой студенческий! И говоришь ты без акцента — ну, если не считать западно-ютландский диалект. Я думал, ты просто из дома сбежала из-за ссоры с матерью.

— Если бы! — Маша откинула с глаз мокрые волосы, размазав сажу по лбу. — Она лишилась вида на жительство в Дании после развода и уехала в Россию. Ты, наверное, не в курсе, но так как мне нет восемнадцати, мой вид на жительство был привязан к материнскому. В общем, теперь у меня его тоже нет. Я об этом знала — и все равно решила остаться. А это незаконно. Если попадусь панцирям, меня посадят на самолет в течение двадцати четырех часов. Вот такие вот пироги.

Я крепче стиснул руки на руле. Двадцать четыре часа! И я могу потерять Машу — быть может, навсегда. Россия — не Дания. Попробуй разыскать кого-то в такой огромной стране!

— Разве нельзя это как-то… — Я потерялся в дебрях когда-то слышанных бюрократических терминов. — Ну, обжаловать, что ли?

— Думаешь, я не пыталась? — усмехнулась она печально. — Мне отказали. Дело сестры еще на рассмотрении. У нее ситуация другая, ей восемнадцать и с датчанином живет в гражданском браке. А у меня два варика: либо скрываться, либо с вещами на выход.

— Поэтому ты хотела пожить в моем доме на Фанё? — внезапно озарило меня. — Искала тихое местечко, чтобы отсидеться?

— Прости, Ноа, — сказала Маша подавленно.

— Да ты меня просто использовала! — Стрелка на спидометре дошла до ста сорока, старенький фургон трясло, но я не собирался тормозить.

— Прости, — повторила она. — Я никому об этом не говорила. Только Тому доверилась по глупости, и вот…

— Уверена? А как нас тогда нашли в Рандерсе? Или скажешь, эти отморозки на тебя случайно наткнулись, когда бутылки шли сдавать?

— Да не знаю я! — Маша развернулась ко мне на сиденье, глаза сверкали, когда их касались лучи фар от едущих по встречке машин. — Может, следили за нами. Может, парикмахершу из «Шери» «Бандидос» крышуют, и она им меня слила.

— А тот хрен на «харлее» в Орхусе? Ты, как его увидела, сразу занервничала.

— А ничё, что рокеры почти все на «харлеях»? — огрызнулась Мария. — И чего вообще тебя переклинило? Даже если я и сболтнула что по пьяни, теперь-то какая разница? Или это потому, что… Эй! Медведь, эй!

Я с усилием выровнял фургон, вылетевший на полосу для обгона. Стрелки и цифры на смартфоне, воткнутом в подстаканник, расплывались так сильно, что я просипел:

— Сколько еще до Орхуса?

— Десять минут. — Маша напряженно выпрямилась, всматриваясь в мое лицо. — Блин, ты белый как смерть. Давай лучше съедем на обочину?

— Не лучше. — Я с усилием моргнул, разгоняя пелену перед глазами. — Если остановлюсь, то все. С концами. Десять минут, думаю, протяну. Ты только это… не молчи. Говори что-нибудь. И погромче.

Она обеспокоенно нахмурилась.

— Ну, Медведь, ты даешь. Может, тебе спеть еще?

Я покосился на Машу:

— А что? Давай. — Я еще не слышал, чтобы она пела.

— Ну,