Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания - Павел Ефремов

Однажды и наш командир взбрыкнул и решил поставить всех на место. Оборзели наглецы, за пять минут до подъема флага не все в строю! Непорядок! Дисциплина, она и в Африке дисциплина! Всем быть в 07.35 — и точка! Народ повозмущался, повозмущался и стих. Наше дело подневольное, и утром в 06.30 весь экипаж толпился у ДОФа на остановке рейсового автобуса. Все бы хорошо, но кроме нас на остановке толпилось как минимум еще два экипажа, не считая отдельных индивидуумов.

Автобус наезжал прямо на толпу. Все теснились, но не уступали, стараясь одновременно оказаться и поближе к двери, и не под колесами. Более всех преуспел наш вездесущий киповец, старлей Скамейкин. Натура у него такая была, без мыла… ну сами знаете куда влезет. Пройдоха из пройдох. Итак, автобус наезжал, народ на цыпочках, миллиметр за миллиметром уступал ему дорогу, монолитной массой концентрируясь у мест предполагаемой остановки дверей. Само собой, Скамейкин как из-под земли возник первым у передней дверцы автобуса. Машина остановилась, дверцы со скрипом и лязганьем раздвинулись. И вдруг произошло что-то странное. Если у задней двери вбрасывание шло традиционными методами, с криками, хохотом и легкой веселой матерщиной, то впереди события развивались неординарно. Оказавшийся первым, прямо перед дверцами, Скамейкин, вместо того чтобы ворваться в транспортное средство, занять место и впасть в дрему, начал размахивать руками, кричать, дергаться, но никак не входить в автобус. Напиравшие сзади военные пытались втолкнуть застрявшего старлея, но Скамейкин упирался, не входил сам и не давал другим. Стоял намертво, как под Москвой в 41-м. Но сила силу все-таки ломит. Напор на Скамейкина усилился, его толкнули вбок, и он лишь на миг уступил дорогу. Тотчас волна моряков его захлестнула, и тела начали влетать в автобус через неугомонного старлея. Но, несмотря ни на что, руки Скамейкина периодически вылетали из круговорота шинелей и били по стеклу кабины.

Наконец шофер, лениво куривший в ожидании заполнения автобуса, обратил внимание на толкучку перед своим носом и подал голос:

— Эй, старлей! Ты чего там, как затычка, встрял? Заходи или не мешай другим!

Из последних сил, стряхнув с себя наседающих офицеров и мичманов, Скамейкин прохрипел:

— Дай назад! Ты мне на ногу наехал!

Шофер разинул рот и схватился за руль. Народ стих и попытки перепрыгнуть через Скамейкина прекратились. Автобус дернулся и сдвинулся назад. Мы грешным делом приготовились подхватить тело изуродованного сослуживца, но он себя таковым, судя по всему, не считал. Едва освободившись от груза, Скамейкин воспользовался всеобщим скорбным оцепенением, влетел в салон и воткнулся в последнее свободное кресло. Узрев такое нахальство, толпа взорвалась, и вбрасывание продолжилось до победного конца.

Самое интересное, что на построение мы успели. Скамейкин хоть и прихрамывал, но шел довольно бодро и не отставал. Но еще интереснее то, что, кроме отпечатков протекторов на пальцах ноги (в виде синяков), Скамейкин ничего не получил. Гвозди бы делать из этих людей!

Тяга к знаниям, или Минет по-молдавски

Обслуживание на приемах типа фуршет организуют исходя из того, что гости за стол не садятся.

Старший мичман Мирчу Владимир Иванович слыл служакой, человеком простодушным до наивности, но упрямым до упертости. Одним словом, настоящий молдаванин. Внешние национальные признаки выпирали из Мирчу со страшной силой. Крупный острый нос, пышные цыганские усы, шевелюра цвета вороньего крыла, специфический акцент — все это позволяло безошибочно узнать в нем пылкого сына бессарабских степей. Мичманом флота Владимир Иванович стал традиционным путем. Призвали, служил на лодке матросом, остался навсегда. Лет пятнадцать потел Вова на ниве «королей дерьма и пара» (для несведущих: дивизион живучести БЧ-5), устал и решил сменить профессию. Благо минимальную пенсию он уже заслужил. Офицерам такой финт практически не под силу, а вот мичман рапорт настрочил, и глядишь, вечером механик, а утром уже связист. Поразмыслив, Владимир Иванович остановил свой выбор на ракетной боевой части. В перерывах между войнами ракетчики заботливо мыли и чистили свои отсеки, протирали пыль, и совершенствовали теоретические знания. А так как ближайшая война закончилась давно, учебные стрельбы становились все реже, а новые войны пока не намечались, то ракетчики добросовестно стояли на вахтах и имитировали безумную занятость. В особенности мичманы и матросы.

Что-что, а создавать видимость работы Мирчу научился давно. Сказано-сделано. Переход из одной ипостаси в другую прошел гладко, и вскорости Мирчу единовластно командовал отдельной выгородкой в 4-м отсеке, располагая ко всему прочему огромным объемом свободного времени. Времена продувания гальюнов, многочасовых поисков протечек гидравлики и потерявшихся тонн воды канули в Лету. Теперь на вахте Мирчу, болтая ногами, записывал каждые полчаса показания трех приборов в вахтенный журнал и жалел, что не знал такой службы раньше.

Разительная смена образа жизни быстро развратила добросовестного мичмана. Вскорости он перетащил матрас из каюты в выгородку и стал там жить. Это запрещалось официально, но практически не возбранялось. Лучше спать и жить на боевом посту, чем не прибегать на него по боевой тревоге.

Результаты такой вальяжной жизни не заставили себя ждать. За считанные месяцы худосочный мичман превратился в монстра весом за центнер. Народ поражался Вовиным метаморфозам, Вова же был спокоен, как мрамор, и в ус не дул. Маленькие служебные обязанности порождают дефицит занятости. В его и без того не отягощенном доселе мозгу безделье пробило еще более зияющую пустоту. Отоспавшись за первые два месяца на всю оставшуюся жизнь, мичман начал искать занятие по душе. Совершенно случайно Владимир Иванович обнаружил абсолютно неисследованную им область: книги. До этого литературные познания Владимира Ивановича ограничивались ежевечерним прочтением телевизионных программ и, по необходимости, инструкций по обслуживанию механизмов, не считая, конечно, изучения азбуки в школе. Такой вопиющий пробел «зацепил» Володю, и сорокалетний мичман с телесами борца сумо взахлеб начал загружать свои мозговые извилины информацией. Причем совершенно бессистемно, той, что на глаза попадется.

Покупать книги практичный мичман считал ничем не оправданным барством, и в целях экономии подбирал любые клочки бумаги с буквами, пригодные для чтения. Время шло. Словарный запас молчаливого до того мичмана заметно вырос. Фразы вроде «…я сегодня с апломбом, как никогда…», «…я что, параноидальный альтруист…», или «…моя концепция — приборка до полной чистоты…» уже не вызывали тревогу корабельного доктора. Все привыкли и не удивлялись. И вот однажды корабельный книжный развал подкинул ему знаменитого Поля Брэгга, с его не менее знаменитым «Чудом голодания». Вот тут-то и наступил очередной перелом в жизни любознательного мичмана. Идеи Брэгга, помноженные на деятельную натуру Владимира Ивановича, разительно изменили его жизнь. Свою роль сыграло и то, что в последнее время жена стала частенько выражать недовольство животом мужа и сократила ночной доступ к своему телу, с элементарной мотивацией: мне тяжело. Вот этого-то Владимир Иванович вынести никак не мог!

И закипела работа. Уже через месяц благородное название «выгородка "Снегиря"» людская молва переиначила на «Мирчеву сральню», да простится мне это выражение. Бесчисленные клизмы, месячные голодания, ведра с водой, да еще легкие обмороки на первой стадии стали для Мирчу делом естественным и даже любимым. На этом этапе все радости бытия Владимира Ивановича трансформировались в кружку Эсмарха. На мой взгляд, все это напоминало скрыто-изощренную форму садомазохизма. Удивительнее всего то, что не прошло и года, как Владимир Иванович стал худее, чем прежде. Достигнутые успехи его не остановили, клизмоманию он не оставил и каждые полгода постился, перемежая клизмы гантелями и запивая все дела теплой кипяченой водичкой по инструкции Брэгга. И был счастлив. Мирские утехи Володя тоже не забывал и в перерывах между издевательствами над организмом баловался и алкоголем, и другими «вредными» продуктами. Откровения Брэгга Мирчу посчитал пиком самообразования и перешел исключительно на детективы, правда, перелистывая изредка свою настольную «Библию прямой кишки».

В тот раз, как и всегда, выход в море планировали задолго, а получилось экспромтом. Еще утром ничего не предвещало неожиданностей, а на послеобеденное построение прискакал взмыленный командир и спел арию о завтрашнем вводе. Народ приуныл. Пора шла осенняя, семьи возвращались с югов, надо было встречать, готовиться и все такое. А тут на тебе! На две недели раньше. Утром следующего дня затаренный сигаретами и прочим походными пожитками экипаж сел на корабль. Оперативно завели установку и стали ждать сигнала. Не тут-то было! В головах флотских лаперузов замкнуло какие-то контакты, и к вечеру стало ясно — выход только через четверо суток. Зря старались. Командование, пораскинув мозгами, мудро решило: выводиться не будем, посидите на корабле всем экипажем, поотрабатывайте организацию, сплотите экипаж, море слабых не любит. Народ обиделся еще больше и полез по рундукам за фляжками — заливать несправедливость. Ничто не развращает так, как бессмысленное сиденье на борту ради перестраховки начальников.