Дом у кладбища - Джозеф Ле Фаню

И таким образом маленькая женщина, стоя с доктором в дверях, жалобно заглядывая ему в лицо и вцепившись в обшлаг его сюртука, вела спор с неумолимой смертью.

Как же мы глупы и слепы; если, несмотря на наши отчаянные мольбы, нас постигает удар, то наша вера в силу молитвы бывает поколеблена; нам кажется, что наши слова не достигли ушей Всеведущего, не вызвали сострадательного отклика. Однако разве мы способны достаточно глубоко проникнуть в суть возвышенно-непостижимой, далеко спланированной игры, которая определяет судьбы наши и других людей, чтобы, сидя у доски, с уверенностью диктовать ходы?

Предположим, вы поставили 100 фунтов на успех Мэрфи или Стаунтона; как посмотрят эти господа, если вы безрассудно станете уговаривать их не жертвовать такой-то пешкой или не брать, к примеру, коня? А ведь шахматная доска есть всего лишь игрушечное подобие того страшного поля битвы, где меряются силами умы, сущие в вечности, премудрость высшая выступает против премудрости низшей, исполинский разум, создавший нас, — против неимоверной изворотливости, стремящейся нас уничтожить; битва эта смертельна и не допускает ни примирения, ни компромиссов.

Относительно болезни бедной миссис Наттер и причин, ее породивших, в Чейплизоде ходили разнообразные толки. Кое-кто прослышал, будто блэкмурская ведьма вызвала из стенного шкафа в гостиной самого нечистого в телесном облике и он погнался за нею и Салли Наттер, лягаясь копытом; на их крики прибежал Чарлз Наттер, который курил в саду; тому тоже пришлось бы плохо, но он, не теряя присутствия духа, схватил большую семейную Библию, лежавшую на подоконнике, и с ее помощью поборол выходца из преисподней. Другие рассказывали, будто из пола вырос дух старого Филиппа Наттера и произнес речь, полную жутких угроз — не знаю, каких именно. Эти басни родились в пивной и в кухне, а за карточным столом и за стаканом кларета можно было услышать другие сплетни и рассуждения — едва ли более складные и вразумительные. Собственно говоря, никто не знал, что и думать. Стало ясно, что Наттер исчез, и всем было неспокойно. Неприязненные отношения между ним и Стерком ни для кого не оставались секретом; никто не заговаривал об этом вслух, но каждый догадывался, какие мысли посещают соседа.

Наша цветущая приятельница, высокорослая красавица Магнолия, выслушав доверительные намеки взволнованной миссис Мак, отправилась в дальний путь к Мельницам; она была вне себя и клялась отомстить миссис Мэтчуелл, поскольку от души любила бедную Салли Наттер. Темноволосая стройная амазонка утешала и жалела несчастную Салли и сыпала проклятиями в адрес ее трусливой зложелательницы; щечки ее при этом напоминали розовые лепестки, а глаза, обводившие комнату в тщетных поисках дамы в черном, метали молнии; надобно признать, что, рассвирепевшая и участливая, она была чертовски хороша.

— Ишь ты, Мэри Мэтчу-елл! Кто кого уел, это мы еще посмотрим. Не волнуйся, Салли, дорогая, я с ней рассчитаюсь. Ха! Говорю же — не хнычь, дитя. Что еще? Чарлз? Так это из-за Чарлза ты плачешь? Из-за Чарлза Наттера? Ну-ну, голубушка, что он — ребенок, не может сам о себе позаботиться? Ставлю крону, что он сейчас в Дублине с шерифом, собирается засадить ту клячу в Брайдуелл{133}. И почему ты, когда решила встретиться с Мэри Мэтчуелл, не послала за мной? Что проку от моей мамули? Она у меня размазня. Тебе, моя бедняжечка, нужен был человек боевой — вроде меня. Думаешь, я бы позволила этой мегере тебя напугать? Да я бы ее в два счета вышвырнула в окошко. Она сразу смекнула, что вас, бедных птенчиков, застращать проще простого. Жаль, что меня здесь не было. Я бы ее разложила поперек колена и… Нет?.. Ты говоришь нет? Ух! Бедный невинный ангелочек, ты меня еще не знаешь! И хватит распускать нюни. Вот что, Салли Наттер: собирайся к нам — посидеть тесной компанией, попить чаю, сыграть в карты и послушать новости. А теперь подними-ка голову и поцелуй меня, потому что ты — моя миленькая, любименькая старушка Салли.

И Магнолия крепко обняла ее, и потрясла за плечи, и поцеловала раз по пять в каждую щеку, потом весело рассмеялась, пожурила Салли Наттер и снова ее расцеловала.

Через час с небольшим от добросердечной Магнолии пришла короткая billet;[45] Магнолия, желавшая ободрить бедную маленькую Салли Наттер, клялась, что не примет никаких извинений, если та не явится пить чай и играть в карты. «А сейчас ты ахнешь, — говорилось далее в письме, — новость такая, что только держись». Тут бедная Салли почувствовала себя совсем плохо, но продолжала читать: «Доктор Стерк, который вчера ездил в город, такой важный, что, будьте-нате, в карете миссис Страффорд расплывался до ушей и был сама любезность, а сейчас сплошное месиво! Он только что вернулся — раскроенный по кусочкам, врастяжку и без понятия — вот и смотри. Подумай, что пережила бедная миссис Стерк, когда его увидела; тебе нужно бы радоваться, что Чарлз Наттер не в Мясницком лесу, ни дать ни взять колода, и явится не как Стерк, а на своих двоих. Он жив-здоров — в этом я нисколько не сомневаюсь — и призовет Мэри Мэтчуелл к суду, чтобы ее упекли в каталажку и палач ее публично выпорол». Это взволнованное послание породило в голове миссис Наттер неопределенные, но страшные образы — что-то вроде нездорового бессвязного сновидения; она поняла только одно: со Стерком произошло какое-то из ряда вон выходящее несчастье.

В девять вечера взмыленные лошади примчали к парадной двери Стерка карету с великим доктором Пеллом, и лакей забарабанил так громко, что поднял бы на ноги и мертвого; дело хозяйское, полагал он, если не любят шума, пусть обивают войлоком дверной молоток. В сопровождении горничной, которая из почтительного страха не решалась говорить в полный голос, доктор широкими шагами двинулся наверх, в комнату Стерка; он не вынимал рук из муфты и, как было принято у медиков в те дни, не задавал вопросов и не медлил перед дверьми, ибо время свое ценил на вес золота. Невозмутимо мрачный, он взлетел по лестнице прямиком к постели пациента, вызывая среди тех, кто оставался за его спиной, а равно и тех, кто ждал наверху, испуг и легкую суматоху.

Спустя мгновение горничная побежала вниз по улице к Тулу; он сидел дома приодетый, ожидая, что великий человек вызовет его на консультацию (это Тул любил). И, нахмурив брови и вскинув подбородок, Тул зашагал по тротуару в большой спешке, ибо знал, что временем, а также расположением духа оракула следует дорожить.

А в клубе прислужник Ларри поставил пинту подогретого кларета у локтя старого Артура Слоу и, торжественно кивнув, шепнул что-то ему на ухо.