Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Дейдра Макклоски

сэр Уильям Темпл, ошарашенный, заметил о голландцах, что "порядок в подсчете [то есть учете] их расходов настолько велик и всеобъемлющ, что ни один человек не берется за дело, к которому не готов, и не владеет своим проектом до его начала; так что я не видел и не слышал ни об одном общественном или частном здании, которое не было бы закончено в назначенное для него время"³ Как странно, и голландцы, и буржуа.

Англичане к тому времени уже начали принимать такую рациональность или, по крайней мере, претендовали на нее. Сэмюэл Пипис стал влиятельным рационализатором королевского флота при Карле II и Якове II, постоянно работая, как я уже отмечал, против джентльменов-назначенцев, не имевших военно-морского опыта и не умевших вычислять широту.⁴ Когда в 1688 году стадхолдер Вильгельм вторгся в Англию, чтобы остановить католического и профранцузски настроенного короля Англии от окружения Нидерландов, дело было сделано с помощью голландского буржуазного метода литья вверх, и ошеломило весь мир. В 1690 г. сэр Уильям Петти обнародовал свой метод голландско-английской политической арифметики: "Метод, который я использую для этого, еще не очень обычен. Ибо вместо того, чтобы использовать только сравнительные и превосходные слова и интеллектуальные аргументы, я взял курс (в качестве образца политической арифметики, к которой я давно стремился) выражаться в терминах числа, веса или меры; использовать только аргументы смысла"⁵ Это был манифест голландской, количественной и буржуазной эпохи.

Появление буржуазной статистики изменило риторику политики. К 1713 году, как отмечает историк экономики Джон Най в своей работе "История британско-французских торговых отношений", британские импортеры испанского и португальского вина уже давно извлекали выгоду из запрета на ввоз французского вина в Великобританию, принятого в качестве военной меры. К тому времени Великобритания и Франция завершили свою кровавую ссору за испанское наследство. В связи с этим в парламенте был принят законопроект, предлагающий отменить преференции военного времени для испанских и португальских вин по сравнению с французскими, которые ранее занимали доминирующее положение. Неудивительно, что существующие импортеры испанских и португальских вин - к тому времени, конечно, не было легальных импортеров французских вин, которые бы отстаивали прибыль французской торговли, - выступили против. Река памфлетов вылилась в риторику учета и количества. Впервые, отмечает Най, вслед за историком Г.Н. Кларком, "только что собранные статистические данные о британской торговле (неточные в значительной степени из-за контрабанды обсуждаемых нелегальных товаров) вошли в политическую дискуссию в значительной степени", послужив "основой для опубликованных меркантилистами заявлений экономической доктрины". Обратите внимание на год: в 1713 г. в Англии, теперь уже подражающей Голландии, впервые в дебатах о британской политике было заявлено, что она зависит от количества, веса, меры и разумных аргументов.

Торговля вином с Португалией, писал, например, один из защитников статус-кво, "постоянно увеличивалась с каждым годом по мере того, как мы увеличивали спрос на их вина, благодаря чему мореплавание и моряки этого королевства получали значительное поощрение". Если французские вина будут разрешены к ввозу в Британию, то, как обычно утверждают продюсеры, мореплавание и моряки будут разорены, поскольку "маленькие корабли и легкая команда людей могут доставлять вина из Франции". Это напоминает насмешку Бастиата в 1840-х годах над аргументами производственников в пользу разрыва насыпи в Бордо при строительстве железной дороги Париж - Мадрид. По мнению Бастиа, на таких "кейнсианских" основаниях, как обеспечение занятости извозчиков и гостиниц в Бордо, можно было бы оправдать разрушение навала в каждом маленьком городке вдоль маршрута, поглотив все производительные силы Франции и Испании в одной большой "отрицательной железной дороге".

Или, опять же, в том же памфлете 1713 г. утверждается, что "большая часть этих кораблей [простаивающих, если у них есть только короткий путь во Францию для работы] должна лежать и гнить, или возвращаться домой с мертвым грузом", что приведет к росту фрахтовых ставок на британский экспорт, в ущерб сокровищам страны за счет внешней торговли. Другой британский памфлетист считал, что "выгода для французской нации от наличия такой отдушины для их вин" очень велика. В качестве разумного аргумента он привел цифру: "Французский король... отдал бы миллион денег, чтобы приобрести его"⁶ Другой считал, что

В прошлом король Португалии запретил ввоз тканей в свое королевство. . . . [Запрет] был снят на том основании, что португальское вино должно платить [в Великобритании] на треть меньшую пошлину, чем французское. . . . Если пошлина на французские вина будет снижена... мы очень опасаемся, что французский король воспользуется возможностью ввозить в Португалию сукно своих подданных, которое, будучи более тонким, чем сукно этой страны, может подойти для этой страны и их Бразилии... . . Мы можем навсегда потерять торговлю сукном в этом королевстве⁷.

"Постоянно увеличивается". "Большая часть этих кораблей". "Миллион денег". "На треть меньше пошлин". В июне 1713 года законопроект о снижении пошлин на французское вино был отклонен якобы на столь рациональных основаниях численного анализа. Официальная статистика была сомнительной, количественные аргументы обеих сторон - нелепыми, социальный учет - ошибочным, экономика - совершенно безумной. Тем не менее, риторика количественного благоразумия победила.⁸

*

Риторика расчета с XVII века, однако, не означает, что европейцы действительно были, есть и будут рациональными. Многие социологи вслед за Зомбартом или Вебером ошибочно полагают, что в 1600 или 1713, 1914 или когда бы то ни было европейцы стали по-настоящему благоразумными. Они полагают, что новое умение работать с цифрами и счетами означает, что европейцы даже за пределами счетных домов открыли для себя истинную рациональность. Такая инструментальная рациональность, как утверждается, характеризует современный мир. Франко Моретти отмечает, что сам Вебер, претендуя на объективность, любил цитировать латинское выражение sine ira et studio, без гнева и пристрастия.⁹ Но подождите: Вебер цитировал не рационализированного и количественного современного человека, а Тацита (65-120 гг. н.э.; Анналы 1.1).

Сэмюэл Джонсон в 1775 г. типично для своего возраста и пола сообщал размеры всего, что попадалось ему на пути во время путешествия по Западной Шотландии. (В качестве измерительного прибора он использовал, как я уже отмечал, свою трость, но в конце концов потерял ее и лишился возможности сообщать размеры всех встреченных им замков. За три десятилетия до этого он использовал типично буржуазную числовую шутку, пообещав закончить свой "Словарь" за три года без посторонней помощи, вместо сорока лет, которые потратили сорок французских ученых на составление сопоставимого словаря французского языка: "Это пропорция. Дайте-ка подумать: сорок умножить на сорок - это шестнадцать сотен. Как три [человеческих года] относятся к шестнадцати сотням, так и пропорция англичанина к французу". На