Мемуары генерала барона де Марбо - де Марбо Марселен

Неожиданность такого опасного поручения могла бы озадачить любого, но не мужественного генерала Мутона. Он совершенно не смутился услышанным, спешился, вооружился шпагой, приказал дать сигнал к атаке и первым устремился на мост во главе гренадеров! По его приказу ворота Ландсхута разнесли топорами саперы, всех сопротивляющих-ея порубили саблями и взяли город. Затем он спокойно отправился к императору доложить о порученном ему утром задании. Поразительная вещь! В их беседе не было сказано ни слова о взятии Ландсхута, и никогда больше император не говорил об этом с генералом Мутоном... Но после окончания этой кампании он приказал доставить к нему замечательную картину Эрсана, на которой был изображен генерал во главе своего войска, идущего на приступ Ландсхута. Этот поступок стоил больше, чем все похвалы.

Глава XI

Эпизоды битвы при Экмюле. - Кавалерийский бой при Ратисбонне. —

Бегство неприятеля

Перейдя через Изар, французская армия направилась к Экмю-лю, где находились основные силы австрийской армии. Император и маршал Ланн провели ночь в Ландсхуте. Сражение должно было состояться на следующий день. Город и его окрестности заполняли войска, штабные офицеры мчались из конца в конец с донесениями. Моим товарищам и мне пришлось очень много ездить верхом, но из-за нашего быстрого перемещения из Испании в Германию у нас были только случайно приобретенные лошади очень среднего качества, да и те были уже очень измотаны. Мы уже начали с грустью думать, как нам трудно придется в завтрашнем сражении.

Я возвращался к десяти часам вечера, исполнив поручение маршала в 3—4 лье от Ландсхута, когда Ланн приказал мне отнести донесение генералу Гюдену, дивизия которого находилась очень далеко. У этого генерала я должен был дождаться прибытия на поле боя самого маршала. Я был в большом затруднении, так как моя лошадь была изнурена. Маршал не мог дать мне лошадь, а в городе не было французской кавалерии, у которой можно было бы ее одолжить. Я не мог войти к императору и при нем заявить маршалу, что, в сущности, я пехотинец, а без хорошего скакуна отвезти приказ, от которого, может быть, зависит спасение армии, невозможно. Должен признать, что я вышел из этого затруднения, совершив не очень благовидный поступок, который можно извинить только положением, в котором я оказался. Судите сами.

Я зову своего слугу Вуарлана, порядочного разбойника, прошедшего школу Черного легиона Юмбера и потому ничем не смущающегося. Я рассказываю ему о своих затруднениях и поручаю любой ценой достать лошадь... мне она необходима! «У вас она будет», — отвечает он. И тотчас отправляется за город, вокруг которого располагались различные войска Рейнской конфедерации, и проникает в лагерь вюртембергской кавалерии. Все спали, даже часовые. Вуарлан спокойно осматривает лошадей, выбирает подходящую, отвязывает и выводит из лагеря, очень рискуя быть пойманным. Он сбрасывает ее упряжь, возвращается в город, кладет мое седло на спину животного и приходит ко мне доложить, что все готово Поскольку войсковые лошади вюртембергской кавалерии имели на левом бедре клеймо — оленьи рога, мне было совсем нетрудно установить, откуда взялась эта новая лошадь, которую привел мне мой Фигаро. Он, впрочем, ничего и не отрицал! Лошадь он увел, скорее, украл, но затруднительное положение делает человека менее щепетильным. Чтобы заставить замолчать совесть, я сказал себе: «Если я не возьму эту лошадь, принадлежащую королю Вюртемберга, то не смогу доставить генералу Гюдену приказы, которые он должен выполнить на рассвете. Это может повлиять на ход сражения и повлечь за собой падение короны короля Вюртемберга. Таким образом, пользуясь лошадью из его армии, я косвенно оказываю ему услугу. Впрочем, если император подарил этому князю царство, то он вполне может одолжить мне лошадь, которую я ему верну после того, как выполню задание, идущее на общую пользу!» Не знаю, одобрили бы казуисты такое рассуждение, но, подгоняемый событиями, я вскочил в седло и поскакал во весь опор!

Мой Вуарлан сделал прекрасный выбор — лошадь была изумительной. Единственно, что меня беспокоило, — это клеймо в виде оленьих рогов, ясно указывающее на ее принадлежность. Любой вюртембергский офицер мог ее у меня отобрать.

На рассвете я прибыл к генералу Гюдену, и его войска выступили на указанные позиции. Начался бой. Не было ни минуты сомнения в победе. В деле отличился маршал Даву, который позже получил за это титул князя Экмюльского.

Моя лошадь творила чудеса, но ее последний час уже пробил!.. В самый разгар сражения маршал Ланн отправил одного из своих самых неопытных адъютантов отнести генералу Сен-Сюльпису приказ атаковать его кирасирами неприятельскую кавалерию. Но этот адъютант так плохо все объяснил, что генерал направился совсем в другую сторону. Когда это заметили, маршал приказал мне встать впереди дивизии Сен-Сюльписа и повести ее на врага по большой дороге, проходящей через саму деревню Экмюль. Маршал объяснял мне задачу, мы рассматривали карту, которую он, я и генерал Червони держали каждый со своей стороны, когда ядро попало в самую ее середину, и генерал Червони замертво упал прямо на плечо маршала. Ланн был залит кровью своего друга, приехавшего накануне с Корсики специально для того, чтобы участвовать вмести с ним в кампании!.. Удрученный маршал все же закончил свои объяснения, и я помчался к генералу Сен-Сюльпису, чтобы вместе с ним вести кирасир на Экмюль.

В домах этой деревни разместился хорватский полк56, но вместо того, чтобы стрелять в нас из окон, за которыми палаши наших кавалеристов не могли их достать, хорваты неразумно покинули свои укрытия. Они мужественно вышли на улицу, надеясь остановить наши эскадроны на подступах к деревне штыками в сомкнутом строю. Но французские кирасиры не оставили им на это времени. Они появились, когда хорваты еще в беспорядке выходили из домов. Их смяли, порубили палашами, усеяв улицу их телами! Но держались они стойко. Один батальон сопротивлялся особенно ожесточенно. В схватке моя лошадь получила удар штыком прямо в сердце, сделала несколько шагов и замертво упала около придорожного столба, так что одна нога у меня оказалась придавленной телом бедного животного, колено уперлось в столб, и я не мог сделать ни малейшего движения. В таких случаях кавалеристу приходится очень плохо, поскольку никто не останавливается, чтобы его поднять. И вот первый полк наших кирасир после сабельной атаки устремился дальше в деревню, а за ним и вся дивизия. Хорваты между тем не спешили бросать оружие.

Лошади, если только они не слишком устали, очень редко наступают на тела лежащих на земле людей. Вся дивизия кирасир промчалась через меня, но я не получил ни малейшей царапины. Однако высвободиться я не мог, и мое положение было тем более тяжелым, что еще до атаки я заметил крупный кавалерийский корпус неприятеля, стоящий прямо за Экмюлем. Теперь я мог предположить, что после того, как наших кирасир отбросят и отгонят от деревни, австрийские кавалеристы будут мстить за хорватов и мне уготована печальная участь! В момент затишья, который наступил на улице, я заметил недалеко от меня двух неприятельских гренадеров. Отставив ружья, они поднимали своих раненых товарищей. Я сделал им знак подойти и помочь мне высвободить ногу. Они послушались, то ли из добрых побуждений, то ли из опасения, что я могу их убить, хотя в тот момент вокруг не было ни одного француза. Зная, что наши кирасиры впереди, хорваты сочли себя пленными, впрочем, такие солдаты рассуждают мало. Они подошли. Признаюсь, что при виде того, как один из них достал из кармана большой нож, чтобы перерезать стременной ремень, держащий мою ногу под лошадью, я боялся, как бы ему не пришла в голову мысль воткнуть лезвие мне в живот, что он мог бы сделать без особых затруднений. Но он был честен, и с помощью своего товарища ему удалось поставить меня на ноги. Я приказал им взять мою упряжь и вышел из Экмюля, чтобы добраться до нашей пехоты, оставшейся за деревней.