Мемуары генерала барона де Марбо - де Марбо Марселен

Чтобы найти пулю, Ассаланьи ввел в рану зонд... и ничего не нашел! Лицо его стало озабоченным. Он видел, что я испытываю сильнейшую боль в пояснице, кладет меня на живот и осматривает спину... Едва он притронулся к месту, где ребра примыкают к спинному хребту, я не смог сдержать крик: пуля была там! Ассаланьи берет скальпель, делает большой надрез, видит металлический предмет между ребер и хочет его вытащить пинцетом. Ему это не удается, поскольку меня сотрясают судороги. Тогда один из моих товарищей садится мне на плечи, другой на ноги, и доктор извлекает наконец свинцовую пулю очень большого калибра, которой фанатичные испанцы придали форму небольшого экю, сплющив ее молотком. На каждой стороне был выгравирован крест, а зазубрины вокруг делали эту пулю похожей на шестеренку от часов. Вот из-за этих зубчиков, впившихся в мускулы, ее и было трудно вытащить. Такую сплющенную пулю большого диаметра можно было выпустить только из большого мушкетона. Попав ребром, она сработала как режущий инструмент, прошла между ребрами, обогнула легкие и вышла, по счастью сохранив еще достаточно силы, чтобы пройти сквозь мышечную ткань спины.

Маршал хотел сообщить императору, с каким фанатичным ожесточением защищались жители Сарагосы, и передать ему пулю, вытащенную из моего тела. Наполеон осмотрел ее и передал моей матери, сообщив ей, что я буду произведен в начальники эскадрона.

Доктор Ассаланьи был одним из лучших хирургов своего времени, благодаря его заботам моя рана, которая могла бы быть смертельной, заживала довольно быстро. У маршала была складная походная кровать, которую он возил с собой повсюду. Он был так добр, что дал мне матрас и простыни, мой чемодан служил мне подушкой, шинель — одеялом. Несмотря на это, я очень страдал. В моей комнате не было ни окон, ни дверей, ветер и даже дождь легко проникали в нее через щели. Добавьте к этому, что на первом этаже располагался госпиталь, подо мной было много раненых, и их стоны усиливали мои страдания. До меня доходил тошнотворный запах больничных палат. Вокруг штаба было установлено более двух сотен маркитантских лавок, а рядом раскинулся лагерь, откуда доносились песни, крики, постоянная барабанная дробь, и всю эту' симфонию звуков дополнял адский шум канонады многих орудий, день и ночь стреляющих по городу... Спать я не мог. В таком состоянии я провел две недели. Наконец мой сильный организм победил, и я смог подняться.

Климат в Арагоне очень мягкий, я пользовался этим для небольших прогулок, которые я совершал, опершись на руку моего доброго доктора Ассаланьи или моего друга де Вири. Но, как правило, они были очень заняты и не могли уделить мне достаточно времени, и я много скучал. Однажды мой слуга пришел объявить мне, что один старый гусар со слезами на глазах просит провести его ко мне. Можете себе представить — это был мой бывший наставник, сержант Пертеле, чей полк только что прибыл в Испанию. Узнав, что я ранен, он тут же пришел повидаться со мной. Мне было очень приятно встретиться с этим славным человеком, я принял его прекрасно. Потом он часто навещал меня, развлекал нескончаемыми историями и давал разные советы, считая, что они будут мне полезны. Мое выздоровление шло быстро, и к 15 марта я уже был почти здоров, хотя еще очень слаб.

Смерть косила жителей и солдат гарнизона Сарагосы. Уже больше трети защитников погибло от тифа, голода, взрывов, огня, но остальные и не думали сдаваться, хотя самые значительные укрепления были уже взяты, а большая часть города разрушена взрывами. Монахи убедили этих несчастных, что французы их всех перережут, и никто не осмеливался покидать крепость. Но, с одной стороны, случай и, с другой, милосердие маршала Ланна положили конец этой знаменитой осаде.

20 марта французы взяли приступом женский монастырь и нашли там не только монахинь, но более трехсот женщин разных сословий, укрывшихся в церкви. К ним отнеслись с почтением и привели к маршалу. Эти несчастные провели в окружении много дней. Не получая продовольствия из города, они умирали от голода. Добросердечный маршал Ланн сам отвел их к нашему лагерю, там созвал всех маркитантов и велел принести этим женщинам еды, взявшись сам все оплатить. Великодушие маршала на этом не кончилось. Он приказал отвести захваченных женщин обратно в город. При их возвращении защитники Сарагосы, которые следили за происходящими событиями с крыш и колоколен, бросились к ним и услышали рассказ об их приключениях. Все женщины хвалили маршала и французских солдат. С этого момента ожесточенное сопротивление осажденных пошло на убыль, начались переговоры о сдаче, и в тот же вечер Сарагоса капитулировала.

Маршал Ланн, опасаясь, что в городе могут найтись фанатики, которые убьют Фуэнтеса Пиньятелли, потребовал выдать его живым. Несчастного привел тюремщик со зверским лицом, который мучил его во время долгого заключения, а теперь нагло, с пистолетами на поясе, довел его до комнаты маршала и заявил, что хочет получить расписку из рук командующего французской армии. Маршал велел выставить его за дверь, но этот человек не хотел уходить без расписки, и нетерпеливый Лабедуайер спустил его с лестницы пинками в зад. На князя Пиньятелли было тяжело смотреть, настолько он настрадался во время своего заключения! Его била лихорадка, но не было ни одной кровати, чтобы его уложить, я ведь уже говорил, что маршал размещался в совершенно пустом доме, зато рядом с местом военных действий. Менее добросовестный генерал Жюно жил в богатом монастыре больше чем в 1 лье от города. Он жил на широкую ногу и предложил князю свое гостеприимство, на что тот согласился. Это стало роковым для него, так как Жюно в честь этого закатил такую пирушку, что желудок князя, испорченный тюремной едой, не выдержал резкого перехода, и князь Пиньятелли умер в тот момент, когда он так радовался свободе! Он оставил более 900 тысяч франков одному дальнему родственнику, у которого до этого почти ничего не было.

При капитуляции принято оставлять офицерам шпаги. Так и поступили со всеми военными Сарагосы, кроме Палафокса, по поводу которого маршал получил особые распоряжения от императора, и вот почему. Гвардейский полковник граф Палафокс был преданным другом Фердинанда VII и сопровождал его в Байонну. Отречение принца и Карла IV привело в отчаяние испанских дворян, которых Наполеон собрал на ассамблею. Почти все они признали Жозефа королем, потому что находились во Франции во власти императора и боялись ареста. У Палафокса были те же опасения, и он тоже признал Жозефа. Но как только граф вернулся в Испанию, он заявил, что на него было оказано моральное давление, и возглавил восставшую Сарагосу.

Император расценил такое поведение как предательство и приказал после взятия города считать графа Палафокса не военнопленным, а государственным преступником, поэтому его надо было разоружить и препроводить в Венсенский замок. Маршалу Ланну пришлось послать офицера арестовать защитника Сарагосы и отобрать у него шпагу. Он поручил это д’Альбукерке. Для него это оказалось очень тяжелым поручением, так как он не только был испанцем, но еще и родственником, бывшим соратником и другом Палафокса. Я так и не смог понять, почему маршал выбрал для этой миссии д’Альбукерке. Вынужденный повиноваться, д’Альбукерке отправился в Сарагосу очень удрученным. Палафокс вручил ему свою шпагу и сказал с благородной гордостью: «Если бы наши славные предки д’Альбукерке вернулись в этот мир, то любой из них предпочел бы оказаться на месте узника, слагающего эту покрывшую себя славой шпагу, чем на месте ренегата, пришедшего за ней от имени врагов Испании, его Родины!»

Бедняга д’Альбукерке чуть не потерял сознание, ему пришлось на что-то опереться. Эту сцену нам описал капитан Паскаль — император поручил ему принять Палафокса после ареста, и он присутствовал при встрече графа и д’Альбукерке. Палафокса отправили во Францию, где он находился с марта 1809-го по 1814 год.

Вот странность человеческих судеб! Палафокса провозгласили губернатором Сарагосы во время восстания, история приписала ему героическую защиту этого города, хотя он мало ей способствовал, поскольку тяжело заболел в первые же дни осады и передал командование генералу Сен-Марку, бельгийцу на испанской службе. Именно Сен-Марк с поразительной смелостью и талантом выдерживал все наши атаки. Но он был иностранцем, и испанцы приписали всю славу Палафоксу. Эта слава перейдет и к его потомкам, тогда как мужественный и скромный Сен-Марк останется в тени, и никакая реляция не упомянет его имени.