Лето в пионерском галстуке - Катерина Сильванова

Они снова обнялись, и Юрка превратил своё желание в реальность — он привлёк Володю к себе и прижал его голову к своей груди. Дужка очков больно давила на кожу, и Юрка, не спросив, стянул их с Володиного носа. Володя не сказал ни слова против, только положил себе на голову Юркину руку, как уже делал когда-то под ивой, чтобы тот его погладил. И Юрка не смог ему отказать.

Дождь стихал, и в перезвоне капель вдруг послышалось резкое «Юра, убери руку! Да не эту, другую! Ну не сейчас».

В прорехах серых туч на востоке забрезжили полосы рассвета. Пора было уходить, но расцепить объятия или оторваться друг от друга хотя бы на несколько секунд было слишком трудно, почти невозможно. Прощаясь, они много и часто целовались — в губы, но не так, как в лодке, не по-взрослому.

Плюнув на осторожность, ушли вместе. Но, добравшись до перекрёстка аллеи пионеров-героев с тропинкой на новые корпуса, Володя спохватился — забыл выбросить газеты, которые расстелил, чтобы скрыть следы их присутствия. Он пожал Юрке руку и повернул обратно.

Юрка всё ещё немного сердился на него: за то, что не поцеловал, за то, что запретил трогать живот, за то, что… много за что рассердился. Проще сказать, сердился вообще за всё.

Топая по лужам к своему отряду, он вспомнил свою последнюю угрозу, мол, пойдёт, никому ничего не сказав, совершит акт вандализма. Остановился, огляделся — убедился, что вокруг никого, — и бросился обратно к перекрёстку, где они расстались с Володей. Он вспомнил, что в кармане его шорт всё ещё лежал мел.

Перекрёсток аллеи пионеров-героев был уложен свежей плиткой и образовывал ровный квадрат, будто специально созданный для того, чтобы стать холстом. Юрка прикинул, что написать. Может быть, как в беседке романтиков две буквы их имен и год? Нет, такое писать было слишком рискованно. Понятно, что под «В» может скрываться и Витя, и Валя, и Валера, и кто угодно другой, а под «Ю» не Юра, а Юля. К тому же стихающий дождь вряд ли успеет смыть мел к подъёму. А если не смоет и если об их с Володей отсутствии все-таки узнает Маша, дело примет плохой оборот. Нет, писать буквы их имен было нельзя. Да и зачем две буквы? Вот, например, «Ю» Юрке никогда не нравилась — какая-то палка с нелепым кружком, другое дело «В»…

Он вынул мел из кармана. Наклонился и стал выводить размашистую, самую красивую на свете букву — «В», букву любимого имени. Обводя её, утолщая и заштриховывая, Юрка сообразил, что мало одной только буквы. В этом его «акте вандализма» должен крыться смысл, должно крыться чувство. То самое чувство, которое до этой ночи он даже мысленно боялся назвать любовью. Но это точно была она, теперь Юрка знал.

Он любил эту букву, любил это имя, любил этого человека и с любовью стал обводить «В» большим, размашистым сердцем. Раньше он смеялся над теми, кто рисует подобное. Раньше он считал это глупостью и детскостью. Но это было раньше, до встречи с его В.

На тропинке, ведущей в недострой, послышались шаги. Юрка узнал их и стушевался — как быстро Володя закончил! А он, Юрка, ещё не успел дорисовать сердце! Он вел мелом косую линию вниз, собираясь соединить с уже нарисованной, чтобы получился острый угол. Вдруг ему стало неловко — что Володя подумает, когда увидит? Может быть, ему, такому серьёзному, станет смешно и он посчитает это наивным ребячеством и опять скажет ему: «Тебе надо повзрослеть!» И тогда Юрке станет уже не стыдно, а больно.

Лишь бы не быть застигнутым, он рванул в кусты, не глядя черкнув мелом по рисунку и случайно испортив сердце — вместо нижнего острого угла получилась дуга. Сердца не вышло, получилось яблоко и заключенная в него «В».

Володя заметил букву. Остановился, его плечи дрогнули — засмеялся? — и покачал головой. Юрка думал, сейчас уйдёт, но Володя постоял над рисунком с минуту, оглядывая его со всех сторон, будто пытаясь запомнить каждый штрих, каждую мелочь. Юрка промок в сырых кустах, но и не думал жаловаться. Он любовался Володей, стоящим над косым, неправильным сердцем.

Только Володя собрался сделать шаг, у Юрки ёкнуло сердце — неужто затопчет? Но Володя не стал ни топтать, ни стирать. Он обошёл сердце по траве. Можно было пройти по плитам, повредив совсем чуть-чуть, самую малость, всего сантиметр мелового сердца — Юрка бы сам так сделал. Но Володя обошёл его по сырой, грязной траве.

Глава 16. Спектакль

Утро спектакля и по совместительству последнего дня второй смены 1986 года в лагере «Ласточка» выдалось пасмурным и хмурым. К началу завтрака небо совсем затянуло, северный ветер пригнал тяжёлые серые тучи, и они нависли над лагерем — такие пузатые, будто вот-вот лопнут. Оставалось только гадать, когда именно небо прорвёт. Но Юрке некогда было думать о постороннем, как и Володе, как и всей труппе театрального кружка. Работа кипела с самого утра, времени не оставалось даже на грусть. Хотя грустные мысли, конечно, то и дело посещали Юрку. Ну а разве могли не посещать — после ночного разговора, после всего, что было сказано?

Он докрашивал декорации, расставлял их по местам, следил за актёрами, договаривался с музруком про звуковые эффекты, наставлял Алёшу Матвеева по техпомощи, таскал стулья из столовой в зал — потому что всем не хватило бы имеющихся зрительских кресел. В перерывах между этой работой он ещё и успевал прогонять свои слова, пару раз прорепетировать сцену с Краузе и повторить «Колыбельную», которую, как казалось, снова мог играть даже с закрытыми глазами.

Ко всему прочему, ещё с утра на репетицию заявилась Ольга Леонидовна, долго ходила с Володей по залу, что-то с ним обсуждала и решала. После этого разговора Володя совсем погрустнел и сказал, что руководить спектаклем поручает Юрке, так как старшая воспитательница потребовала, чтобы худрук присутствовал рядом с ней и директором в зале. Мол, спектакль — это работа пионеров, и нужно посмотреть, на что они способны без помощи вожатых. К тому же актёры не раз настаивали на свободе, заявляли о своей самостоятельности.

Юрка не расстроился от свалившейся на