Повести - Быков Василь Владимирович

других здесь свидетелей нет.

Конечно, он понимал всю бесчеловечность этого открытия, но, сколько ни думал, неизменно

возвращался к мысли, что так будет лучше ему, Рыбаку, да и самому Сотникову, которому после всего,

что случилось, все равно уже не жить. А Рыбак, может, еще и вывернется я тогда уж наверняка

рассчитается с этими сволочами за его жизнь и за свои страхи тоже. Он вовсе не собирался выдавать им

партизанских секретов, ни тем более поступать в полицию, хотя и понимал, что уклониться от нее, видно,

будет не просто. Но ему важно было выиграть время - все зависело от того, сколько дней он сумеет

продержаться в этом подвале.

146

Сотников тяжело и хрипло дышал, слегка постанывая, и Рыбак подумал: нет, не вытянет. Тут и с

крепким здоровьем недолго загнуться, где уж ему!

- А тебе, гляжу, больше повезло, - рассудительно и вроде бы со смыслом намекнул старик.

Эти его слова неприятно задели Рыбака - какое ему дело? Но он спокойно ответил:

- Мое все впереди.

- Ясное дело - впереди. Так они не оставят.

Рыбак неприязненно посмотрел в угол - становилось не по себе от непрошеных пророчеств этого

человека: откуда ему знать, простят или нет? У него шел зачет по особому от прочих счету, в

благотворную силу которого он почти что поверил и старался подробнее все обдумать.

Но, видимо, это место было мало подходящим для длительных размышлений: только он

сосредоточился на своих заботах, как по ступенькам опять застучали каблуки. Шаги замерли возле их

камеры, громыхнул засов, и на пороге вырос тот самый Стась.

- На воды! Живо! И чтоб этот бандюга к завтрему был как штык! А ты, старый хрен, марш к Будиле!

Рыбак притушил в сердце вспыхнувшую было тревогу, взял из рук полицая круглый котелок с

холодной водой. Петр из угла недоуменно уставился на Стася.

- А зачем, не знаешь?

Полицай с неподдельным весельем заржал:

- Знаю: в подкидного сыграть. Ну, живо!

Старик тяжело поднялся, подобрал с пола тулупчик и, нагнув голову, вышел из камеры. Все с тем же

грохотом захлопнулась тяжелая дверь.

Встав на колени, Рыбак начал тормошить Сотникова. Тот, однако, только стонал. Тогда он одною

рукой наклонил котелок, а другой приподнял голову Сотникова и немного влил в его рот воды. Сотников

вздрогнул, но тут же жадно припал губами к шершавому краю котелка, несколько раз сдавленно, трудно

глотнул.

- Кто это?

- Это я. Ну как ты? Лучше?

- Рыбак? Фу ты! Дай еще.

Рыбак снова придержал его голову - стуча зубами о котелок, Сотников выпил еще и пластом слег на

солому.

- Что, мучили здорово? - спросил Рыбак.

- Да, брат, досталось, - выдохнул Сотников.

Рыбак заботливо оправил на нем шинель и привалился спиной к стене, рассеянно вслушиваясь в

шумное дыхание товарища, которое, однако, помалу выравнивалось.

- Ну, как теперь самочувствие?

- Теперь хорошо. Лучше. А тебя?

- Что?

- Били?

Этот вопрос застал Рыбака врасплох. Он не знал, как коротко объяснить товарищу, почему его не

пытали.

- Да нет, не очень.

Сотников закрыл глаза. Его изможденное, серое, с отросшей щетиной лицо едва выделялось в

сумерках на серой соломе. В груди все хрипело. И тогда Рыбаку пришло в голову, что, пока имеется

такая возможность, надо бы кое о чем условиться относительно предстоящих допросов.

- Слушай, я вроде их обхитрю, - шепнул он, склонившись к товарищу. Тот удивленно раскрыл глаза -

широкие белки в глазницах тускло блеснули отраженным светом. - Только нам надо говорить одно.

Прежде всего - шли за продуктами. Хутор сожжен, притопали к Лесинам, ну и...

- Ничего я им не скажу, - перебил его Сотников.

Рыбак прислушался, нет ли кого поблизости, но, кажется, всюду было тихо. Только сверху доносились

голоса и шаги, как раз над их камерой. Но сверху его не услышат.

- Ты брось, не дури. Надо кое-что и сказать. Так слушай дальше. Мы из группы Дубового, он сейчас в

Борковском лесу. Пусть проверят.

Сотников задержал дыхание:

- Но Дубовой действительно там.

- Ну и что?

Рыбак начинал злиться: вот же несговорчивый человек, разве в этом дело! Безусловно, Дубовой с

группой в Борковском лесу, но оттого, что они назовут место его расположения, тому хуже не станет -

полицаям до него не добраться. Остатки же их отряда как раз в более ненадежном месте.

- Слушай! Ты послушай меня! Если мы их не проведем, не схитрим, то через день-два нам каюк.

Понял? Надо немного и в поддавки сыграть. Не рвать через силу.

Сотников, слышно было, будто насторожился, притих, дыхание его замерло - сдается, он что-то

обдумывал.

- Ничего не выйдет, - наконец сказал он.

- Как не выйдет? А что тогда выйдет? Смерти достукаться легче всего.

147

«Вот дурила», - подумал Рыбак. Уж такого неразумного упрямства он не ожидал. Впрочем, сам одною

ногой в могиле, так ему все нипочем. Не хочет даже шевельнуть мозгами, чтобы не потащить за собой и

товарища.

- Ты послушай, - помолчав, горячо зашептал Рыбак. - Нам надо их повадить. Знаешь, как щуку на

удочке. Иначе перетянешь, порвешь - и все пропало. Надо прикинуться смирными. Знаешь, мне

предложили в полицию, - как-то сам не желая того, сказал Рыбак.

Веки у Сотникова вздрогнули, затаенным тревожным вниманием сверкнули глаза.

- Вот как! Ну и что ж - побежишь?

- Не побегу, не бойсь. Я с ними поторгуюсь.

- Смотри, проторгуешься, - язвительно просипел Сотников.

- Так что же, пропадать? - вдруг озлясь, едва не вскрикнул Рыбак и замолчал, выругавшись про себя.

Впрочем, черт с ним! Не хочет - его дело; Рыбак же будет бороться за себя до конца.

Сотников задышал труднее - от волнения или от хвори; попытался откашляться - в груди зашипело,

как на жаровне, и Рыбак испугался: помирает, что ли? Но он не умирал и вскоре, совладав с дыханием,

сказал:

- Напрасно лезешь... в дерьмо! Позоришь красноармейскую честь. Живыми они нас не выпустят.

- Как сказать. Если постараться...

- Для кого стараться? - срываясь, зло бросил Сотников и задохнулся. Минуту он мучительно кашлял,

потом шумно дышал, затем сказал вдруг упавшим голосом: - Не в карты же играть они тебя в полицию

зовут.

«Наверно, не в карты», - про себя согласился Рыбак. Но он шел на эту игру, чтобы выиграть себе

жизнь - разве этого недостаточно для самой, пусть даже отчаянной, игры? А там оно будет видно, только

бы не убили, не замучили на допросах. Только бы вырваться из этой клетки, и ничего плохого он себе не

позволит. Разве он враг своим?

- Не бойсь, - сказал он. - Я тоже не лыком шитый.

Сотников засмеялся неестественно коротеньким смехом.

- Чудак! С кем ты вздумал тягаться?

- А вот увидишь.

- Это же машина! Или ты будешь служить ей, или она сотрет тебя в порошок! - задыхаясь, просипел

он.

- Я им послужу!

- Только начни!

«Нет, видно, с ним не сговоришься, с этим чудаком человеком», - подумал Рыбак. Как в жизни, так и

перед смертью у него на первом месте твердолобое упрямство, какие-то принципы, а вообще все дело в

характере, так понимал Рыбак. Но ведь кому не известно, что в игре, которая называется жизнью, чаще с

выигрышем оказывается тот, кто больше хитрит. Да и как иначе? Действительно, фашизм - машина,

подмявшая под свои колеса полмира, разве можно, стоя перед ней, размахивать голыми руками? Может,

куда разумнее будет подобраться со стороны и сунуть ей меж колес какую-нибудь рогатину. Пусть

напорется да забуксует, дав тем возможность потихоньку смыться к своим.

Сотников замолчал или, может, впал в забытье, и Рыбак перестал набиваться к нему с разговором.

Пусть поступает как хочет - он же, Рыбак, будет руководствоваться собственным разумом.