Повести - Быков Василь Владимирович

местечко в сухих листьях и жду. Думала, как мамка вернется - позовет, я услышу и выбегу. Ждала-ждала

- не зовет никто. Уже и стемнело, стало страшно. Все казалось, кто-то шевелится, крадется, а то станет,

слушает. Думала: волк! Так волков боялась! И не заснула нисколечко. Как стало светлеть, тогда немного

заснула. А как проснулась, очень есть захотелось. А вылезть из куста боюсь. Слышно, на улице гомон,

какие-то подводы, из хат местечковых все выгружают, куда-то везут. Так я сидела и сидела. Еще день,

еще ночь. И еще не помню уже сколько. На стежечке, когда бабы полоскать идут, так мне их ноги сквозь

листву видать. Все мимо проходят. А мне так есть хочется, что уже и вылезть не могу. Сижу да плачу

151

тихонько. А однажды кто-то возле куста остановился. Я затаилась вся, лежу и не дышу. И тогда слышу,

тихонько так: «Бася, а Бася!» Гляжу, тетка Прасковья нагнулась...

- А ты не говори кто. Зачем нам про все знать, - спокойно перебил ее Петр.

- Ну, тетка одна дает мне узелок, а там хлеб и немножко сала. Я как взяла его, так и съела все сразу.

Только хлеба корочка осталась. А потом как схватил живот. . Так больно было, что помереть хотела.

Просила и маму и бога - смерти просила.

Рыбак под стенкой зябко поежился - так это прозвучало по-житейски знакомо, будто перед ним

исповедовалась какая-нибудь старушка, а не тринадцатилетняя девочка. И сразу же этот ее рассказ

вызвал в нем воспоминание об одной девяностолетней бабке из какой-то лесной деревушки по ту

сторону железной дороги. Они тогда вышли из лесу спросить про немцев, часок отдохнуть в тепле, ну и

перекусить, конечно. В избе, что стояла на отшибе, никого не оказалось, лишь одна забытая богом

глухая бабка сидела на печи, свесив на полок босые ноги. Пока они курили, бабка устало сетовала на

господа бога, который не дает ей смерти и так мучительно растянул ее никчемную старушечью жизнь.

Оказавшись одна и без родственников, она еще после той войны прижилась возле малознакомых, чужих

людей, которым надо было растить детей, досмотреть возле хаты. Видно, хозяева рассчитывали, что лет

пять старушка еще продержится, тем временем подрастут дети, а там, гляди, придет срок - и на

кладбище. Но срок этот не пришел ни через пять, ни через пятнадцать лет, задержалась старушка у

чужих людей. За это время повырастали малые, погиб на финской войне хозяин, хозяйка сама едва

сводила концы с концами - что ей было до немощной чужой старухи? А смерть все не шла... Прощаясь

тогда, Рыбак в шутку пожелал ей как можно скорее окончить свое пребывание на этом свете, и она

искренне благодарила его, молясь все об одном. А теперь вот опять то же самое. Но ведь это ребенок.

Что делается на свете!

- А после мне лучше стало. Однажды очень напугалась утром. Только задремала, сдалось, какой-то

зверь крадется по берегу под кустом. А это кот. Огромный такой серый котище из местечка, наверно,

остался один, ну и ищет себе прокорму. Рыбу ловит. Знаете, на берегу так замрет, уставится в воду, а

потом как прыгнет! Вылезет весь мокрый, а в зубах рыбка. Вот, думаю, если бы мне так наловчиться!

Хотела я отнять рыбину, да не успела: удрал кот и под другим кустом съел всю, и хвостика не осталось.

Но потом мы с ним подружились. Придет когда днем, заберется в куст, ляжет рядышком и мурлычет. Я

глажу его и немножечко сплю. А он чуткий такой. Как только кто-либо поблизости объявится, он сразу

натопырится, и я уже знаю: надо бояться. А когда очень голод донял, выбралась ночью на огород

поблизости. У Кривого Залмана огурцы еще остались, семенные которые, морковка. Но кот же не ест

морковки. Так мне его жаль станет. .

- Пусть бы мышей ловил, - отозвалась из темноты Дёмчиха. - У нас, в Поддубье, у одних была кошка,

так зайчат таскала домой. Ей-богу, не лгу. А как-то приволокла зайца огромадного, да на чердак не

встащила - видно, не осилила. Утречком вышел Змитер, глядь: заяц под углом лежит.

- А, так то, наверно, у нее котята были, - догадался Петр.

- Ну, котятки.

- Так это понятно. Тут уж для котят старалась. Как мать все равно... Ну, а потом как же ты?

- Ну так и сидела, - тихонько и доверчиво шептала Бася. - Тетка... Ну та, которая... еще несколько раз

хлеба давала. А потом очень холодно стало, дождь пошел, начала листва осыпаться. Однажды меня кто-

то утречком увидел, дядька какой-то. Ничего не сказал, прошел мимо. А я так напугалась, чуть до ночи

додрожала. Вечером, как дождь посыпал, вылезла, бродила, бродила по зауголью, а под утро забралась

в чей-то овин. Там пересидела три дня. Там хорошо было, сухо, да обыск начался. Искали какую-то рожь

и меня едва не нашли. Так я перешла в сарай - свиньи там были. Ну и я возле них. Затиснусь ночью

между свиньей и подсвинком и сплю. Свинья спокойная была, а кабан, холера на него, кусался...

- А, господи! Вот намучалась, бедная! - вздохнула Дёмчиха.

- Нет. Там тепло было.

- А как же с едой? Или носил кто?

- Так я же не показывалась никому. А ела... Ну там в корыте выбирала что-то...

- Ой, до чего людей довели, боже, боже!.. А хозяева что, так и не заметили?

- Заметили, конечно. Заспала однажды - уже снег был. Выскочила, чтоб перебежать через улицу - там

дом был пустой, ну я и пряталась. Только улицу перебежала, оглянулась, а дядька стоит в дверях,

смотрит. Я за клен, притаилась. Толстый такой клен там...

- Ой, наверно, что против аптеки? - догадалась Дёмчиха. - Так там же Игналя Супрон жил...

- А тебе что? - неласково перебил ее Петр. - Кто ни жил, не все ли равно? Зачем спрашивать.

Дёмчиха, похоже, обиделась.

- Да я так. Если и сказала, так что?

- А ничего! А что потом... Ни к чему теперь и таиться - все равно... Свет не без добрых людей: Басю ко

мне переправили, в деревню. Рассудили верно - у старосты искать не будут. Через ту распроклятую

овечку оба попались: меня с печки стянули, Басю из-под пола выволокли...

Рыбак совсем не удивился и этому, подумал только: плохо прятал, значит. Спрятал бы хорошо - не

нашли бы. Да и вообще, зачем тут рассказывать обо всем этом? Кому не известно, что иногда и стены

имеют уши? Впрочем, черт с ними! Что они, все ему? К тому же, наверно, всем им уже поздно что-то

скрывать, чего-то остерегаться. Если Стась сказал правду, так завтра их всех ожидает смерть.

В камере настала гнетущая, сторожкая тишина, которую погодя нарушила Бася.

152

- Под полом мне было хорошо: тетка Арина мне сенничек положила. Я слышала, как те дяди

заходили. А дяди ушли, я только уснула и сразу слышу - ругаются. Полицаи!.. Ой-ой!

Испуганный крик Баси заставил подхватиться с места Петра, и Рыбак понял: крысы. Обнаглели или

изголодались так, что перестали бояться и людей. Старик сапогом несколько раз топнул в углу. Бася,

вскочив, стояла на середине камеры, закрывая собой светлый квадрат окна. Она вся тряслась от испуга.

- Они же кусаются. Они же ножки мои обгрызли. Я же их страх как боюсь. Дяденька!..

- Ничего, не бойся. Крысы что? Крысы не страшны. Укусят, ну и что? Такой беды! Иди вон в мой угол,

садись. И я тут. . Я их, чертей!..

Он потопал еще, поворошил в углу и сел. Бася приткнулась на его насиженном на соломе месте.

Сотников вроде спал. Напротив то вздыхала, то сморкалась Дёмчиха.

- Так что ж... Что теперь сделаешь? - спрашивал в темноте Петр и сам себе отвечал: - Ничего уже не

сделаешь. Терпи. Недолго осталось.

Стало тихо. Рыбак свободнее вытянул ноги, хотел было вздремнуть, но сон больше не шел.

Перед ним был обрыв.

Он отчетливо понял это, особенно сейчас, ночью, в минуту тишины, и думал, что ничего уже

исправить нельзя. Всегда и всюду он ухитрялся найти какой-нибудь выход, но не теперь. Теперь выхода