Маледикт - Лейн Робинс

Они танцевали молча, Маледикт старался не поддаваться нараставшему ощущению, что он — не более чем тень Мирабель, и что разума у него не больше, чем у тени… Наконец Маледикт собрался с силами и хрипло сказал:

— Что тебе нужно?

— О, вижу, ты обрел дар речи, — пропела Мирабель. Ее губы изогнулись в одобрительной улыбке. — Я была уверена, что у тебя получится.

— Обрел дар речи, волю и чувства, — ответил Маледикт. Он силой заставил себя остановиться и высвободил руки. — С тобой покончено…

— Не будь смешным, — сказала Мирабель, осторожно проскальзывая назад в его объятья, словно это был флирт между фигурами танца. — Ты спрашиваешь, что мне нужно? Ничего ужасного, чтобы ты так хмурился. Я лишь хочу помогать тебе. А помогая тебе, помогать и себе. Наша общая цель… — Глаза Мирабель потемнели, когда он сжал ее руку так, что хрустнули тонкие косточки. Однако Мирабель и бровью не повела.

Маледикт спросил:

— А что у нас общего? Ничего.

— Почти все, — возразила Мирабель.

Они двигались дальше, маска к маске; Маледикт спутал шаги, узнав в Мирабель отражение Ани, — и ничего не ответил. Она улыбнулась ему сладко, плотоядно, и проговорила шепотом, почти прижимаясь к его груди:

— Ты думаешь, что завершил свою миссию, выполнил условия сделки? В то время как смерть Ласта наступила не от твоей руки, а от руки твоего пылкого возлюбленного, который украл у тебя убийство?

На один миг Маледикт ощутил сочувствие к Джилли, который не уставал твердить ему о необходимости соблюдать осторожность. Только подумать — чтобы Мирабель говорила подобные вещи в присутствии короля, среди свидетелей, чтобы она вообще знала… Маледикт вздрогнул, вдруг усомнившись, кого держит в объятиях. Мирабель, злоязычную ведьму, или Саму Ани? Перья, белоснежные и угольно-черные, льнули друг к другу, шептались заговорщицки.

Мирабель склонилась, обдав щеку Маледикта своим горячим дыханием, и сказала:

— Медиумы видят богов во сне сквозь тусклое окошко; однако я — одна из избранных Ани, и я… я вижу во сне тебя. Я видела тебя в размытых тенях сна, видела, как вы с Иксионом убили его.

— Как же притупилось твое остроумие, — проговорил Маледикт. — Ты вздумала развлекать меня рассказами о событиях, которые я сам пережил. — От волнения у Маледикта пересохло во рту. Когда-то он отчитал Джилли за то, что тот видел его во сне; гораздо невыносимее была мысль, что на такое способна и Мирабель. Не будь они в центре внимания всего общества, он выцарапал бы ей глаза, чтобы она не видела его, вырвал бы ей язык, чтобы не говорила о нем.

— Не надо горячиться, — ворковала Мирабель. — Иксион оказал тебе услугу, добив Ласта, известно тебе о том или нет. Разве не благо — держать Ани так близко, у самого сердца? Она осыпает такими дарами… — Глаза Мирабель закрылись, затрепетали ресницами, снова распахнулись — рыжие глаза с красной окантовкой, словно перенявшие часть кровавого великолепия рубинов. — Она дарует все, что ни попросишь — а нужно всего-то позволить Ей проникнуть так глубоко, как Она пожелает. Захваченный своей ничтожной страстью к Иксиону, ты попросил у Ани слишком мало. Мой совет прост. Откажись от своей любовной привязанности и обратись к власти.

— Ты говоришь такие вещи, — сказал Маледикт, — что начинаешь казаться мне сумасшедшей. — Сквозь кружение танца, блеск зеркал, шорох перьев он почувствовал мрачный взгляд Джилли.

— Зачем ты притворяешься дураком? — удивилась Мирабель. — Мы родня, птенцы черной вороны. Будь со мной заодно, стань моим товарищем, и мы сможем поступать, как пожелаем. Ведь каждый будет понимать, что его жизнь в твоих или моих руках — и это понимание ты прочтешь в глазах жертвы. Разве не заманчиво?

— Для подобной работы у тебя слишком изнеженные руки, — парировал Маледикт. — Ты всего лишь избалованная дворянка, бредящая от отчаяния. Дар сновидения? Сны бесполезны по сравнению с клинком.

Мирабель сжала пальцами его ладони, впившись ногтями в кожу; засочилась кровь.

— Слабак, — сказала она. — Ты одарен — и не пользуешься своим даром. Захвати власть для себя — иначе она тебя не удовлетворит. Неужели ты станешь спокойно наблюдать, как возвысится твой любовник, а сам останешься слабым словно содержанка?

Маледикт видел, как точеные черты ее лица исказились; Мирабель трясло от ярости. Словно льдом его обожгло осознание: она была его отражением — или, еще хуже, его будущим. Она всецело отдалась Ани и внушала ужас, подобно призраку.

— Ани сводит тебя с ума, — сказал Маледикт. — На меня в своих делишках можешь не рассчитывать. Союз со мной нужен тебе только для того, чтобы убаюкать мою бдительность и потом ударить в спину.

— Орудовать ножом — по твоей части. Я предпочитаю более тонкое искусство. Так значит, ты сомневаешься во мне, в моих способностях? — Мирабель улыбнулась, взгляд устремился вдаль. — Лед, — продолжала она, — разбивается о нос корабля. Может, мне поискать то, что можно вынести на поверхность? Поведать двору о твоих грехах? Сегодня вечером я докажу тебе, на что способна, — проговорила она, сделала реверанс и исчезла за ближайшей переборкой.

Пот заливал спину и лоб Маледикта, в груди похолодело. Руки тряслись; он кое-как совладал с дрожью и стал пробираться к дверям, на свежий воздух. Джилли тенью последовал за ним, и Маледикт обернулся.

— Посторонись, Джилли. Мне очень хочется кого-нибудь убить.

— У тебя идет кровь, — заметил Джилли и отскочил, когда Маледикт зарычал.

Юноша постарался унять ярость; от ободранных ладоней по всему телу разливалась боль. Он сказал просто, обращаясь к Джилли:

— Похоже, эта сучка отравила меня. Подвергла испытанию. — Он прошел дальше на балкон, дрожа, скрючившись от ледяной боли в животе и груди.

— Мэл, — испуганно позвал Джилли.

— Я хочу пить, — проговорил Маледикт. — Принеси мне чего-нибудь. — Его рука снова и снова взлетала к рукояти меча; капли крови испещрили мраморный пол. Маледикт перегнулся через перила, снова выпрямился. — Ступай, Джилли. Я буду здесь. В конце концов, у меня есть маска, она защитит от смерти.

Стоя на балконе, Маледикт почти безразлично наблюдал за тем, как маленькие ранки нарывают и раздуваются; его бил озноб, а взмокшие от пота перья шипами вонзались в кожу. Онемение накатило на Маледикта, сковывая ноги, руки и лицо, как будто кровь его вдруг превратилась в лед. Дыхание стало тяжелым. Потом юноша конвульсивно вздрогнул, и ранки выплюнули кровь и нечто более темное, густое, как сироп, зеленоватое. Жидкость вытекла, образовав лужицу на камне возле его ног, и тогда он зализал порезы.