Дар волка. Дилогия (ЛП) - Энн Райс

Неужели она стала такой же чужой ему, как он — своей семье? Нет, быть такого не может. Это же Лаура, Лаура, которая так радостно встретила его, которая сама пригласила его в постель. Он почувствовал, что краснеет. Как же он не сообразил?

Выражение ее лица нисколько, ни капельки не изменилось. Точно так же было и с ним. Он точно так же смотрел, зная, что окружающие чего-то хотели от него, и не мог им этого дать. Но ведь в его объятиях она податливо таяла, как и прежде, и вся отдалась ему, доверчивая и близкая.

— Разве Феликс тебе ничего не сказал? — спросила она. Теперь он понял, что даже голос у нее переменился. Тембр стал богаче, и он мог бы поклясться, что и кости ее лица сделались массивнее, хотя это мог быть всего лишь обман, порожденный его испугом.

Он не мог выдавить из себя ни слова. Не знал, каким именно должны быть эти слова. Вдруг его обдало отголоском жара от их недавней любви, и он тут же воспрянул. Он снова хотел ее, но при этом ощущал… тошноту, что ли? Неужели его мутит от страха? Он почувствовал острый приступ ненависти к себе.

— Как ты себя чувствуешь? — заставил себя сказать он. — Может быть, какую-нибудь дурноту? Я хочу сказать, что имеются побочные эффекты…

— Вначале меня подташнивало, — ответила она.

— И ты была тут одна, и никто?..

— Ко мне каждую ночь приезжал Тибо, — сказала она. — Иногда Сергей. А иногда Феликс.

— Черти… — пробормотал он.

— Ройбен, не надо, — сказала она очень простым и искренним тоном. — Ты не должен и мысли допускать, что может случиться что-то дурное. Не должен.

— Я знаю, — чуть слышно отозвался он. Он ощутил нервную дрожь в лице и кистях рук. Надо же — в кистях! Кровь в венах забурлила. — Тебе угрожала какая-нибудь опасность?

— Нет, ровным счетом ничего, — ответила она. — Просто ничего. Они мне все объяснили. Если после Хризмы не бывает серьезных повреждений… Умереть можно, если раны такие, что Хризма не может их пересилить.

— Это я понимаю, — заметил он. — Вот только у нас нет сборника инструкций, где было бы сказано, когда начинать бояться.

Она снова промолчала.

— И когда же ты решилась?

— Почти сразу же, — ответила она. — Я просто не могла устоять. Уговаривать себя, что необходимо все обдумать, взвесить должным образом, было просто бессмысленно. — Ее голос и выражение лица сделались теплее. Это была Лаура, его Лаура. — Я хотела этого и сказала Феликсу, сказала Тибо. — Он разглядывал ее, успешно справившись с порывом снова утащить в кровать. Кожа Лауры выглядела упругой, юной, и, хотя она никогда не производила впечатления увядающей, она сделалась намного краше. Глядя на ее губы, он с трудом преодолевал искушение поцеловать их.

— Я пошла на кладбище, — продолжала она. — Поговорила с отцом. — Говоря это, она смотрела в стороны, видимо, ей было нелегко сказать все это. — Ну… мысленно говорила с отцом, — добавила она. — Знаешь, они все там лежат, сестра, мать, отец. Я говорила с ними. Рассказала им все. Но решение я приняла еще до того, как уехала из Нидек-Пойнта. Я знала, что приду именно к этому.

— А я все время был уверен, что ты откажешься, скажешь «нет».

— Почему? — ласково спросила она. — С чего вдруг ты так решил?

— Сам не знаю, — ответил он. — Потому что ты так много потеряла и могла хотеть намного большего. Потому что ты потеряла детей и могла желать еще одного ребенка, не малыша-морфенкинда, каким бы он ни оказался, а простого ребенка. Или потому, что считал, что ты веришь в жизнь и думаешь, что жизнь сама по себе стоит того, от чего мы ради нее отказываемся.

— Стоит того, чтобы ради нее умереть? — спросила она.

Теперь уже он промолчал.

— Ты говоришь так, будто сожалеешь, — сказала она. — Но мне кажется, что этому суждено было случиться.

— Я совершенно не сожалею, — ответил он. — Не знаю, что я чувствую, но я без труда представлял себе, как ты говоришь «нет». Я представлял себе, что ты захочешь завести новую семью, мужа, любовника и детей.

— Ройбен, до тебя никак не доходит… и, похоже, не дойдет… это же значит, что мы не умрем. — Она сказала это без всякого драматизма, но ее слова сильно задели его за живое; он знал, что это правда.

— Вся моя семья мертва, — негромко и словно бы брюзгливо сказала она. — Вся семья! Мой отец, моя мать; да, они ушли в свое положенное время, но мою сестру убили грабители, напавшие на винный магазин, моих детей не стало… они погибли нелепо и ужасно. О, я никогда не говорила тебе этого, да и сейчас не следовало бы. Терпеть не могу, когда люди хвастают своими страданиями и своими потерями. — Ее лицо вдруг напряглось. А потом его выражение сделалось отсутствующим, как будто она вернулась в давнюю нестерпимую боль.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, — сказал он. — Я ничего не знаю о смерти. Ничегошеньки. До той ночи, когда была убита Марчент, среди моих знакомых умер только один человек, брат Селесты. О, еще мои бабушка с дедушкой, но они же были очень старые. А потом Марчент. Я был знаком с Марчент менее суток, и для меня это оказалось потрясением. Я просто ничего не понимал и даже не чувствовал. Это была не смерть, это была катастрофа.

— Не торопись знакомиться с нею в подробностях, — уже заметно мягче сказала Лаура.

— Думаешь, не следует? — Он вспомнил о тех, кого убил, о плохих парнях, которых, не задумываясь, растерзал Человек-волк. И на душе у него стало тяжело оттого, что очень скоро Лаура тоже обретет эту жестокую силу, способность убивать так же, как это делал он, сама оставаясь неуязвимой.

На этот раз он не смог найти нужных слов.

Образы, теснившиеся в его мозгу, навевали зловещую тоску и, казалось, норовили ввергнуть его в депрессию. Он представил себе Лауру на сельском кладбище за беседой с умершими. Подумал о фотографиях ее детей, которые видел мельком. Подумал о ее родных, которые всегда были здесь, а потом — о своем собственном могуществе, о той беспредельной силе, которая давала ему возможность радостно прыгать по крышам, пока голоса уговаривали его отрешиться от человеческой природы и сделаться Человеком-волком, не знающим сомнений в своей целостности и убивающим без сожаления и сострадания.

— Но ведь ты еще не до конца изменилась, верно? Еще не совсем?

— Нет, еще не совсем, — подтвердила она. — Пока что перемены мелкие. — Она вновь неподвижно уставилась в пространство. — Я способна слышать лес, — сказала она с легкой улыбкой. — Способна слышать дождь, как никогда прежде его не слышала. Многое узнала. Я знала, что ты едешь сюда, задолго до твоего прихода. Я гляжу на цветы и могу поклясться, что способна увидеть, как они растут, как цветут, как умирают.

Он молчал. То, что она говорила, было очень красиво и все же пугало его. Его пугал даже легкий оттенок таинственности в выражении ее лица. Она смотрела в сторону.

— Ройбен, кажется, какой-то северный бог способен видеть, как растет трава?

— Хеймдаль, — ответил он. — Хранитель врат. Он слышит, как растет трава, и видит за сотни лиг хоть днем, хоть ночью.

Она рассмеялась.

— Да. Я вижу звезды хоть сквозь туман, хоть сквозь густые тучи, вижу такое небо, какого не видит никто другой в этом волшебном лесу.

«Подожди, — следовало сказать ему, — просто подожди, пока изменения не совершатся полностью», — но голос не желал подчиняться ему.

— Я слышу оленей в лесу, — продолжала она. — Да, теперь я способна их слышать. Я даже… даже их запах чуть ли не улавливаю. Очень слабый. Не хочу выдумывать то, чего нет.

— Да, они здесь. Пара, сразу за просекой, — сказал он.

Она снова смотрела на него, смотрела с той же безмятежностью, а он не мог заставить себя встретиться с нею взглядом. Он подумал об оленях, о нежных прекрасных созданиях, но если он не отвлечется от мыслей о них, и как можно скорее, то ему захочется убить и сожрать их обоих. Как она будет ощущать себя, когда такое случится с нею, когда она будет способна думать лишь о том, как вонзить клыки в шею оленя и выдрать из его груди еще бьющееся сердце?

Он будто со стороны осознал, что она движется, что она встала со стула и пошла к нему вокруг стола. Легкий, чистый аромат ее кожи неожиданно взбудоражил его мысли, и занимавший их лес вдруг потускнел и отступил. Она опустилась на свободный стул справа от него, а потом подняла руку и приложила ладонь к его щеке.

Он медленно повернул голову и встретился с нею взглядом.

— Ты боишься, — сказала она.

Он кивнул.

— Да, боюсь.

— И не скрываешь этого.

— Это хорошо?

— Я тебя очень люблю, — сказала она. — Очень. Лучше так, чем говорить всякие правильные вещи насчет того, что ты теперь понимаешь, что у нас будет единая судьба, что ты не потеряешь меня, как могло бы случиться в ином случае, что я скоро стану неуязвима для всего того, что не может повредить тебе.

— Так я и должен бы сказать, так я должен думать.

— Возможно. Но, Ройбен, ты не обманываешь меня ни в чем, кроме того, в чем обязан это делать, ты ненавидишь тайны, они причиняют тебе боль.