Голос мертвых - Брайан Ламли

Марилена, конечно же, была права. Очень редко в качестве источника жизни для себя я выбирал мужчину. Безусловно, кровь есть кровь — неважно принадлежит она птице, зверю, будь она даже нектаром, текущим в жилах другого вампира, если предоставляется возможность насладиться им. Но если такой возможности нет, лучше всего подходит кровь человека, особенно женщины.

— Ты можешь поступить с девушкой гораздо лучше, нежели просто съесть ее, — сказал мне однажды Тибор. И валах был совершенно прав. Однако... не могу сказать, чтобы я когда-либо изменял Марилене, за исключением тех случаев, когда этого требовал живший во мне вампир. Возможно, я говорю так, чтобы найти себе оправдание?..

Я никогда не использовал зганских женщин. Даже до появления в моем доме Марилены я редко обращался к их услугам и всегда лишь затем, чтобы получить... удовлетворение, но никогда в поисках пищи. Нет, ибо они принадлежали мне, и я не хотел лишиться их доверия. Но мне всегда нравились женщины тщеславных и надутых окрестных бояр. В те времена вокруг было великое множество замков и богатых поместий, хозяева которых зачастую находились в отъезде, ибо состояли на королевской службе. Как я уже говорил, повсюду шли войны.

Я помню одну такую даму. Она принадлежала к королевскому роду Баториев, и звали ее Элспа. Да-а-а... в течение многих веков в роду Баториев явственно проявлялись унаследованные от меня зло и порок. Была среди них одна, по имени Элизабет. Она родилась в 1560 году и совсем девочкой была выдана замуж за графа Надашди. Какое совпадение! Его первое имя было Ференц! Что? Ха-ха-ха! Я знаю, о чем ты сейчас подумал. Ну и что? А почему бы и нет? Инцест всегда был в привычках вампиров. Инцест не только тела, но и духа, крови. А если ты прав... ну разве это не великолепное удовольствие — жениться на собственной праправнучке в десятом колене!

Ох уж эти Батории! И Элизабет, сама “кровавая графиня”! Во всяком случае, если сам я превратился в ничто, то о ней ходят легенды.

Так вот разговор об инцесте возвращает меня обратно к Яношу и к тому ужасному инцесту, когда он предал меня впервые. На чем я остановился?.. Ах, да...

Он был там — полностью погруженный в нее, стонущий и мычащий, как бык, роняющий пот и извергающий семя. В спальне царил ужасный беспорядок, повсюду была разбросана одежда, постель смята, что свидетельствовало о том, что бесстыдным блудом они занимались не только на столешнице. Ее мягкая грудь покраснела от его неистовых ласк, а бедрами она прижимала его к себе все крепче и крепче. Вот что я увидел из-за штор. Но еще больше, чем то, что я увидел, меня поразило то, что я услышал: моя Марилена называла собственного сына моим именем — Фаэтор!

В эту минуту я готов был сорвать шторы, броситься на них и убить обоих, будь уверен — мне очень хотелось поступить именно так. Но... но почему она называет его Фаэтор? И тут, когда он поднял ее со столешницы и, прижав к себе, стал раскачивать из стороны в сторону, вверх и вниз, я увидел ее лицо: несмотря на совершенно очевидную животную страсть, оно было абсолютно бесстрастным, пустым, лишенным всякого выражения. Глаза ее были широко раскрыты, а кожа совершенно бледная, хотя она должна была бы порозоветь, если учесть, каких усилий стоило ей это “ удовольствие”.

И тогда я сразу же понял, что она находилась под сильнейшим воздействием гипноза и совершенно не владела собой.

В тот момент я впервые осознал и то, сколь подлым и вероломным был мой сын, как бессовестно он обманывал меня все это время. Я понял, почему не распространялась на него моя власть Вамфира. Да потому, что он сам обладал могуществом и властью, но искусно скрывал от меня свои способности и возможности. Понял я и то, почему Марилена так не хотела отпускать меня в те ночи, когда мне необходимо было подкрепить свои силы, и то, что она говорила мне тогда, но в тот момент это не имело для меня смысла — я не понимал ее. В те часы, когда меня не было рядом, ей снились ужасные сны, но потом она не могла вспомнить, в чем именно они заключались. Я понял, как билась и металась она в постели, оставшись одна, как вставала по утрам совершенно измученная и обессиленная, как после тяжелой работы.

Да, весьма тяжелой, ибо он совершал работу, а ее при этом использовал, все это время заставляя ее верить, что страстным любовником был я. Он прикидывался мною, чтобы совершать преступное насилие над своей матерью! Но меня с ума сводила мысль: как часто он проделывал подобное?

Я рванулся вперед и буквально влетел в комнату, при этом сорванные мною шторы окутали меня как плащом. На стене висели скрещенные мечи. Я сдернул их и подскочил к Яношу, держа один из мечей высоко над головой. Я хотел разрубить его пополам, но он заметил меня и подставил под удар мать. Череп ее раскололся надвое, мозг вытек еще до того, как он выпустил обмякшее тело из своих объятий.

Ярость моя мгновенно улетучилась. Янош поморщился и оттолкнул от себя мою Марилену, а я подхватил ее и принялся баюкать на руках, как дитя, в то время как он бросился вон из спальни, оставив меня наедине с изуродованным телом...

Не знаю, сколько я просидел вот так, укачивая на руках ту, которой уже не было... Мысли, одна безумнее другой, стремительно проносились у меня в голове... Я отдам ей какую-то часть своего вампира — достаточную, чтобы возродить ее к жизни, залечить рану и придать ей сил... Она была мертва, но так не должно быть... она не может умереть... она может стать бессмертной. Но ведь тогда она изменится, перестанет быть моей Мариленой, а вместо этого станет полностью зависимой от меня, словно призрак пойдет туда, куда я ее позову... она станет вампиром. Нет, сама мысль о том, что она лишится воли и станет во всем подчиняться только моим желаниям и требованиям, была для меня невыносима.

Я мог, конечно, вскрыть ее тело и совершить акт некромантии, чтобы узнать все о подлости и низости моего ублюдка-сына. Ибо даже если сама она, находясь под гипнозом, ничего после не помнила о том, что делал с ней сын, дух ее помнил все, плоть ее не могла забыть об этом. Но я не в силах был совершить это, потому что знал, что даже мертвые испытывают мучительную боль от прикосновений некроманта. А я не хотел снова причинять ей боль и страдания. Ах, если бы только я был некроскопом, правда? Но в то время даже само это понятие не было мне известно.

Вот так я и продолжал сидеть, пока не высохли на мне брызги крови и мозга, пока не закоченело в моих руках тело Марилены. Горе и отчаяние постепенно притупились, и ко мне вновь возвратилась способность соображать, а гнев мой еще больше усилился. Я непременно убью Яноша, он будет умирать медленно и мучительно — в этом у меня не было никаких сомнений. Но прежде чем убить, я должен был его найти.