Византийская тьма - Александр Говоров

Поэтому еще никогда не видясь, будучи знакомы только по переписке, они испытывали симпатию друг к другу.

Трубы гремят оглушительно, вовсю жарит солнце, под кольчугами чешется, не то от пота, не то от блох. Но иерусалимские рыцари, не теряя достоинства, проходят парно во дворец следом за Андроником, который по этикету, взяв высокого гостя за руку словно в детсадовском шествии (так, во всяком случае, отметил Денис, который неустанно следует за принцем), ведет его в тронный зал.

Мы не станем снова расписывать раззолоченных пышнобородых царедворцев, расставленных по залам и шеренгам, и сложность византийских церемоний. Скажем только, что от этой сугубой театральности рыцари обалдевали вконец. И когда они приближались к подножью трона, вознесенного на неизмеримую высоту, и византийские умельцы запускали механических павлинов, трясущих золотыми хвостами, или металлических львов, рычащих во всю зубастую пасть, они окончательно теряли разум и бедным пахарям войны уже казалось, что они на небесах.

Этого момента принц Андроник особенно не любил, потому что до того он все же оставался отличным от всех и возвышенным надо всеми правителем могучей империи, но когда начинается рык львов, он, подобно всем прочим, должен пасть ниц, низвергнуться в прах перед жалким царем!

— Всевысочайший, всевысочайший! — дергает его за рукав Агиохристофорит, подобравшийся сзади. — Пожалуйте ваше священнейшее ушко, я что вам скажу.

— Ну что ты мелешь? — с досадой оборачивается принц, который был занят тем, что опекал Гвидо де Лузиньяна. — Неужели нельзя потом?

— Никак нет, дело сугубой важности. Пожалуйте ушко поближе.

— Ну, говори!

— Всевысочайший, а императора-то нет.

— Да ты что?

— Нет его в тронной кувикуле, нигде нет.

— А как-нибудь пока без него?

— Механик не может опустить трон без сидящего на нем человека.

— О Боже! Куда же он делся, диавол?

— Я думаю… Да не только один я так думаю, Дадиврин и Исаак говорят…

— Господи, уже все об этом узнали! Да что же это у вас там такое?

— Няньки его прозевали. Он выбежал в сад.

— Нянек завтра всех ко мне и не забыть вызвать патриархов Ноя и Аввалиила. А сам ступай, хоть собственным садись задом, но трон чтобы опустить!

Андроник яростно ругался, не разжимая рта, Гвидо де Лузиньян, не понимавший по-гречески, думал, наоборот, что он молится, и сам благочестиво крестился.

А оставшийся у входа Денис вдруг перехватил маленькую девушку с крупно заплетенной косой и в простом гиматии до пят. Он сначала решил, что это заблудившаяся служанка-новичок.

— Ты, девочка, куда?

— Я не девочка, я царица.

Денис мгновенно понял, кто это.

— Простите, вседержавнейшая, христолюбивейшая, простите великодушно. Не соизволите ли что-нибудь вашему рабу приказать?

— Ты не видел здесь моего мужа? Не видел государя? Он в сад здесь не пробегал?

Денис огляделся. Ряды севастов и деспотов, живых кукол, сосредоточенных, будто они творят важнейшее действо или таинство, были незыблемы. В высоченных куполах плавал дымок ладана. Несмотря на солнечные лучи в окнах, горели многочисленные свечи, изнемогали в тесных кольчугах рыцари… Но беглого царя не усматривалось нигде.

В этот момент их обоих схватил Андроник, который ради опаснейшей ситуации покинул Гвидо де Лузиньяна, препоручив его забавнику Исааку Ангелу.

— А, женский любимец! — зарычал принц. — Ты уже и за цариц принялся! Шучу, шучу. Оба за мной и быстро. Агнеса, не отставай! — приказал он царице.

В боковой толстенной колонне была дверца, за нею открывалась железная винтовая лестница, еле освещенная через узкие бойницы. Лестница вывела прямо в тронную кувикулу. Растерянные костюмеры и церемониймейстеры стояли вокруг разложенной и приготовленной одежды, облачения, регалий. Ворвавшийся Андроник вдохнул во всех жизнь.

— Агнеса, всецарственнейшая, одевайся быстро в свое. А его одевайте в царское. У них и рост одинаковый, а главное — борода. Не могу же я сам сесть или того пузатого посадить, — он кивнул на Агиохристофорита.

И вот пение божественных хоров возносится до самого купола. А трон, дрогнув, начинает плавно опускаться вниз. Денис, скосив глаза, видит заплаканный носик Агнесы. Она ведь пробовала протестовать, что на трон сажают кого-то, кроме мужа.

Внизу рыцари, завидев трон, опускающийся будто с самых небес, тяжело брякнув амуницией, опускаются на одно колено. Римляне же вокруг радостно ложатся на пупок. Рычат львы, резвятся хвостатые павлины, диакон неправдоподобно сладким голосом возглашает — мно-о-гая ле-ета!

А Денис с тоской думает: «Лучше бы я все-таки сидел сейчас где-нибудь на комсомольском собрании. Ведь и самая волшебная сказка может осточертеть. Да и не припишут ли теперь коварные византийцы, что он, Денис, покушался на священный престол? Так ведь уже с кем-то было, если вспомнить историю, не то с Львом Исавром, не то с Василием Македонянином».

Даже внутри у него похолодало, как он представил себе перспективу — покушение на трон. И как он опрометчиво согласился? А что было бы, если бы не согласился?

Вчера он ночью рассказал Фоти, в момент, когда она немного успокоилась от своей тоски, как кир Валтасар нашелся со лжесвидетельством против него, Дениса, и как Денис его простил. Он ожидал, что мягкая и отзывчивая Фоти его поймет и одобрит, но Фоти вдруг дернулась и закричала:

— Зачем ты это сделал, зачем? Зачем прости-ил?

И опять замкнулась в свою скорбь. Денис не решился больше приступать к ней с этим, сам все время думал:

«Нет, тут что-то есть, что-то мне известно не до конца». Он чуть было не выпростал руку из-под бармы, затканной множеством жемчугов и драгоценных камней, хотелось элементарно почесать затылок. Вовремя удержавшись, вдруг увидел, как по балкону второго этажа озабоченные няньки вели пойманного императора с его колечком и палочкой.

Когда вся церемония окончилась и Агиохристофорит выпустил Дениса, чтобы он ушел незаметно, принц подвел к провинившемуся самодержцу добрую бабушку в смешном капоре и в широком, с рюшечками платье.

— Вот теперь тебе будет воспитательница. Всех прочих в отставку!

— Кукла-панукла! — сказал веселый император и показал ей язык.

7

Закрытая военная фура дребезжа прокатилась по булыжному спуску за Макрон Емвол — Большой рынок — и остановилась на унылой площади у кирпичной каланчи.

Каланча эта и была воспетая в народе «слезоточница», обитель слез, или Клапса — императорская уголовная тюрьма. Правда, плач и скрежет зубовный слышались оттуда только по ночам, когда умолкал громовый рокот соседа — Большого рынка. Да и каланча сама эта с развевающимся стягом в форме дракона только видимость. Камеры же и казематы упрятаны глубоко под землей, отчего эту Клапсу иногда называют «Октостроф» — восемь кругов ада.

Возле каланчи маются и страдают на палящем солнце родственники заключенных, разнообразные калеки и нищие, а часто и сами заключенные, которых выпустили временно под залог, а они не знают, чем заплатить. С ними голодные, в язвах и лохмотьях черномазые ребятишки. Укрыться негде: на голой, пыльной площади все выполото до последнего корешка.

А вот с утра явились солдаты — как в какую-нибудь завоеванную провинцию, с закатанными рукавами, у каждого меч на пузе, каска на лбу — вояки! У иных приторочен за спиной то ли гусь, то ли поросенок, накрали, конечно… Только что в горах Болгарии подвизались, теперь их Врана отвел на отдых.

Нищих вытолкали вон, детишек вышвырнули, встали, как истуканы, а их начальник, вечно сонный дука Мурзуфл, высился на толстом коне, как монумент. Ловкие адъютанты попеременно держали над ним от солнца зонтик.

Завидев спускающуюся фуру, дука стряхнул с себя сон и поспешил покинуть седло. Четко подошел к фуре и выкинул руку в римском приветствии. Галантно отогнув занавеску, помог выйти даме, тем более что это прибыла сама госпожа Врана, которая в последнее время в войсках начала котироваться выше, чем сам великий доместик. «Ну и ну! — подивился простодушный Мурзуфл. — Чем она себе мажется, что за аромат?»

Госпожа Врана, опустив на лицо плат, прошла прямо в каланчу. За нею ослепительная служанка, которая не обязана была, конечно, прятать лицо, еще какая-то свита и, конечно, сам Мурзуфл.

В катихумене коменданта царила тихая паника. Посетители в таком высоком чине еще не жаловали в Клапсу. Впрочем, на днях был доставлен еще один узник из рода Ангелиссы, а точнее, ее сын Парфен, который дезертировал в Никею и там со всеми вместе попался.

Комендант весь исхлопотался, не знал, куда уж посадить высокую посетительницу, как угодить. Просил обождать чуточку, за госпожой Манефой послано. Он, конечно, элементарно врал, потому что Манефа с утра приготовлена к свиданию. Но сказал же мудрец — поспешай неторопливо!