Путешествия с тетушкой. Стамбульский экспресс - Грэм Грин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рев утих, вдруг снова стало светло. В дверях стоял доктор Циннер с газетой под мышкой. На нем опять был плащ, и она окинула презрительным взглядом его очки, седые волосы, неаккуратно подстриженные усы и узкий, туго завязанный галстук. Она отложила план и сказала с усмешкой:
— Ну и как?
Доктор Циннер вошел в купе и затворил дверь. Без всякого признака неприязни он сел напротив нее. «Он понимает, что я поставила его в безвыходное положение, и намерен вести себя благоразумно», — подумала она.
— Ваша газета одобрила бы такое? — вдруг спросил он.
— Конечно, нет, меня завтра же выставили бы. Но когда они получат мой материал, дело обернется по-другому. — И добавила с хорошо рассчитанной наглостью: — Полагаю, за вас мне стоит прибавить четыре фунта в неделю.
Доктор Циннер сказал задумчиво, без всякого гнева;
— Я не намерен вам ничего рассказывать.
Она помахала перед ним рукой.
— Вы мне уже много чего рассказали. И вот это. — Она постучала по «Бедекеру». — Вы были учителем иностранного языка в Грейт Берчингтон-он-Си. Мы получим информацию от вашего директора. — Голова его склонилась. — А затем, — продолжала она, — есть еще этот план. И эти каракули. Я все вычислила.
Она ожидала, что он запротестует, испугается или станет негодовать, но он все еще продолжал мрачно размышлять над ее первой догадкой. Его поведение озадачило ее, и на один мучительный миг она подумала: «Может, я упускаю самый главный материал? Может, главный материал совсем не здесь, а в школе на южном берегу, среди кирпичных строений, просмоленных сосновых парт, чернильниц, надтреснутых звонков и запаха мальчишеской одежды?» Эти сомнения немного сбили ее самоуверенность, она заговорила спокойно, мягче, чем собиралась, — своим хриплым голосом ей трудно было управлять.
— Мы придем к соглашению, — примирительно прорычала она. — Я здесь совсем не для того, чтобы навредить вам. Не хочу быть вам помехой. Знаете, если вы достигнете цели, ценность моей корреспонденции еще повысится. Обещаю ничего не публиковать, пока вы не подадите знак. — Она уныло добавила, словно была художником, которого уличают в том, что он рисует недоброкачественной краской: — Я не испорчу вашу революцию. Послушайте, это же будет роскошная корреспонденция.
Старость стремительно наступала на доктора Циннера. Ему казалось раньше, что в запахе просмоленной сосны, в скрипе мелка по классной доске он обрел пять лет передышки от тюремной камеры, и вот теперь он сидит в купе поезда, а эти отодвинувшие события годы наваливаются на него, да еще все сразу, а не постепенно. Сейчас он был похож на старика, который, засыпая, клюет носом; лицо его стало таким же мрачным, как снежные тучи над Нюрнбергом.
— Ну, прежде всего, какие у вас планы? — спросила мисс Уоррен. — Я вижу, что вы во многом зависите от трущоб.
Он покачал головой:
— Я ни от кого не завишу.
— Вы всем руководите?
— Я-то уж меньше всех.
Мисс Уоррен раздраженно стукнула по колену.
— Мне нужны ясные ответы. — Но снова услышала:
— Я вам ничего не скажу.
«Ему можно дать все семьдесят, а не пятьдесят шесть, — подумала она, — он глохнет, не понимает, о чем я говорю». Она была очень снисходительна, в ней укреплялась уверенность, что перед ней не олицетворение успеха — очень уж это было похоже на неудачу, а неудаче она могла посочувствовать, с неудачником она могла быть мягкой и сладкоречивой, подбадривать его короткими словами, напоминающими тихое ржание, как только неудачник начинал говорить. Слабый человек иногда уходил от нее с полным сознанием, что мисс Уоррен его лучший друг. Она наклонилась вперед и похлопала доктора Циннера по колену, вложив в свою ухмылку все дружелюбие, на которое была способна.
— Тут мы едины, доктор. Разве вы не понимаете? Послушайте, мы даже можем вам помочь. «Общественное мнение» — вот как еще называют «Кларион». Я знаю, вы боитесь, что мы проболтаемся, опубликуем корреспонденцию о вас завтра и правительство будет предупреждено. Но, говорю вам, мы не поместим ни одного абзаца, даже на полосе с книжными новинками, и намека не допустим до тех пор, пока вы не начнете свое представленье. Вот тогда я хочу получить право напечатать на редакционном развороте: «Рассказывает сам доктор Циннер. Только для „Клариона“». Разве это не убедительно?
— Мне нечего сказать.
Мисс Уоррен убрала руку с его колена. «Неужели этот дурак несчастный думает, что может влезть между мною и прибавкой четырех фунтов в неделю, между мной и Джанет Пардоу», — размышляла она. Этот старый и глупый упрямец, что сидел напротив, стал для нее воплощением всех мужчин, покушавшихся на ее счастье: со своими деньгами и мелкими подачками они обхаживают Джанет, насмехаются над тем, как женщина может быть предана другой женщине. Но это воплощение мужчины в ее власти, она может уничтожить это воплощение. Когда Кромвель вдребезги разбивал статуи, это не было бессмысленным актом разрушения. Какая-то сила самой Богоматери передавалась и ее статуе, а когда голова была отбита, недоставало руки или ноги, обломаны семь мечей, вонзавшихся в ее тело, стали зажигать меньше свечей и читать не так уж много молитв у ее алтаря. Если хоть один мужчина, доктор Циннер например, будет повержен женщиной в прах, то меньше глупых девчонок, вроде Корал Маскер, станут верить в силу и ловкость мужчин. Но из-за его возраста и потому что в нос ее било исходящее от него зловоние неудачника, она предоставила ему еще одну возможность.
— Нечего?
— Нечего.
Мисс Уоррен злобно рассмеялась ему в лицо.
— Вы уже сказали много важного. — Эти слова не произвели на него впечатления, и она принялась медленно объяснять, словно обращалась к умственно отсталому: — Мы прибываем в Вену в восемь сорок вечера. До девяти я уже переговорю по телефону с нашей конторой в Кельне. Они передадут мою корреспонденцию в Лондон к десяти часам. Материал для первого лондонского выпуска не поступает в типографию до одиннадцати. Даже если сообщение задержится до трех часов утра, можно перекроить первую полосу. Мою корреспонденцию будут читать во время завтрака. К девяти утра репортер каждой лондонской газеты будет прохаживаться вокруг здания правительства Югославии. Завтра до полудня весь этот материал прочитают в Белграде, а поезд прибудет туда не раньше шести вечера. Остальное, представить себе нетрудно. Подумайте о том, что я смогу рассказать.
