Психолог, или ошибка доктора Левина - Борис Минаев

Лева видит на столе письмо, обычное письмо от читателя, какие тогда, в годы перестройки, приходили в день сотнями, на разлинованной бумаге, с подколотой карточкой, на которой размашистой рукой написано: «В особую папку». Наташка берет письмо и уходит в отдел писем. (Заведующим отделом писем работал в газете Гриб, старый седой чекист, с которым Саня частенько играл в шахматы.)

И Лева спрашивает у Сани:

– Слушай, а что такое особая папка? Куда это письмо Наташка несет?

Саня смотрит на него недоверчиво и говорит:

– А ты чего, в первый раз узнал, что ли? Никогда не слышал об этом?

– Нет, – отвечает Лева и краснеет.

– Для КГБ папка. Если в письме содержится что-то такое, его ставят на контроль.

– Какое такое? – не верит Лева своим ушам. – Не понял.

– Ну, какое… Вот такое. Если человек пишет, к примеру, что наша партия – полное говно, или про первого секретаря обкома, или что он будет бороться с этим кровавым режимом до последней капли крови. Ну ненормальные, в общем… Разве нормальный человек будет такое в газету писать?

– Ну, ненормальный он или нет, это только врач может сказать… Так что же, получается, что мы на них стучим?

– Получается, что так…

– И что, так везде? Во всех редакциях?

– Абсолютно, – сказал Саня. И ушел вдаль по коридору.

Все это кончилось буквально через год после той истории. Кончились партсобрания. Кончились моральные «подвалы». Кончилось все такое. Закрылась, видимо, и «особая папка». А вот теперь она вновь всплыла в его голове.

Как живая.

… Засыпая, Лева видел странные вещи. Сначала Марину, это понятно, причем голую. Такое во сне с ним было в первый раз. Потом Лизу, которая говорит ему, чтобы он не забыл билет. Она сует ему билет в руки, и он понимает, что едет в Свердловск. Там он должен выполнить странное задание, от газеты.

Там в Свердловске на какой-то центральной площади собираются сестры Ельцина. Они приходят туда по вторникам. Каждый вторник. Старые женщины, в старых черных пальто. Они ходят по площади и разговаривают друг с другом. Сестры, которых никогда не было. И нет.

На них лениво смотрит один-единственный милиционер. Он здесь поставлен для порядка, все знают, что это за женщины, и на всякий случай охраняют их от людей. Но порядок здесь и так идеальный. Это совершенно безобидные старушки. Тихие, некоторые в оренбургских платочках.

Они мирно шушукаются между собой, обсуждая последние события. Лева смотрит на их морщинистые лица, ему нужно заговорить с ними, несмотря на милиционера, поговорить и сделать подвал, острый материал на морально-нравственную тему. В газету. Он смотрит на них, смотрит, идет снег, он смотрит и вдруг начинает плакать, размазывая слезы по мокрым уже от снега щекам. Лева ходит между сестрами и никак не может с ними заговорить.

Потом началась какая-то типа дорога, кирпичи, щебенка, разбитые бутылочные стекла, лужи с плавающими окурками, бензиновые пятна, асфальт, асфальт, и Лева пошел по дороге, не разбирая пути, просто потому, что хотел уйти с этого места…

Катя позвонила ему на домашний телефон часов в одиннадцать утра. И судя по шуму в трубке – с улицы.

– Ты где? – спросил он, понимая уже, что что-то произошло. – Сбежала?

– Слушайте, – сказал она, после паузы, в которой он успел продумать все варианты – и плохие, и средние, и очень плохие. – Слушайте, а можно я к вам приеду? Вы далеко живете?

Этот вариант он не предусмотрел. И к какой группе его отнести, тоже не знал.

– Вообще не очень далеко. Метро «Улица 1905 года», знаешь? Пешком можно дойти от тебя. Кать, а что случилось?

– Можно я при встрече расскажу? – спросила она жалобно. – Ну пожалуйста.

– А мама?

– А что мама? Моя мама уже вызвала дуровозку. Вот так.

– Ты откуда знаешь?

– Неважно. Знаю. Так я приеду? Дадите адрес? Хотя нет, не надо, я выйду из метро, по мобильнику позвоню…

– Не звони по мобильнику, – сказал он на всякий случай. – Я тебя у метро лучше встречу. Ты когда будешь?

– Ну через полчаса, наверное.

– Выход к Краснопресненскому универмагу. По эскалатору. Сойдешь с эскалатора, и стой. Поняла?

– Так точно.

Последние слова она произнесла бодро, даже весело.

А Лева начал прибираться в квартире, раскидывать вещи по шкафам, даже попытался вытереть пыль – отсутствие Марины уже начинало катастрофически сказываться на его планете, – но только развез по столу мокрой тряпкой какую-то гадость, плюнул и пошел переодеваться.

Хотя зачем было переодеваться? Зачем наводить порядок (гору грязной посуды просто накрыл газетой)? В сущности, единственное, что сейчас надо было сделать – это позвонить Катиной маме. И спокойно ждать дуровозку, или «мерседес» Катиного папы с надежными людьми, ну или саму маму – решительную и быструю, как танк.

Но было поздно.

Он уже совершил ошибку. Ту самую ошибку, о которой его предупреждала Марина («психолог, как сапер, ошибается только один раз»), совершил сейчас, только что, когда она звонила, – он испугался, что, если начнет уговаривать, успокаивать, она просто повесит трубку и исчезнет, растворится в городе, начнутся поиски, звонки в милицию, мамины истерики, слезы, а он будет чист, невиновен, он будет разводить руками, мол, а что было делать, а что я мог, но на душе будет так погано, так мерзко – потому что упустил, вернее отпустил…

И будут мысли – а где она, а что с ней, – шагнула под поезд метро, упала с моста… Нет. Все правильно.

Но ощущение ошибки не оставляло. Он шел по Трехгорному валу, торопливо шел, даже перебежал дорогу перед машиной, та резко тормознула, противно забибикала, вот черт, после того кошмара машин он стал дико бояться, а тут задумался и не заметил. Ошибка, ошибка… Он стал соучастником, он стал на ее сторону, он выломался из строго очерченных рамок, она убегает от мамы к нему – все это как-то очень неправильно, он поддался, он играет в ее игру, а что может быть хуже в данном случае?

Но думать было некогда. С колотящимся сердцем он вбежал в вестибюль – Кати еще не было.

Наконец показалось ее лицо. Оно выплывало снизу, потом грудь, ноги, потом она вся, в кроссовках зимой, в легкой куртке, без шапки, – мать уже обнаружила, что ее нет, сейчас будет звонить, ушла в город, в легкой одежде, куда, зачем… Господи, какая же катавасия сейчас начнется!

– Привет! – по возможности спокойно сказал он и улыбнулся. – Ну, как тебе город?

– Хорошо на воле! – в тон ему ответила она. – Вы далеко от метро живете?

– Нет, близко, – сказал он. – Ну, рассказывай.

– Жалко. Хотелось еще погулять чуть-чуть. А что рассказывать? Я отказалась есть, слегка нахамила, ну и понеслось говно по трубам. Знаете, когда человек что-то держит в себе, долго держит, потом такая истерика бывает…

– Как же ты нахамила?

– Да никак особенно. Я ей тыщу раз это все говорила. Ну, что устала я от заботы. Понимаете? Устала…

– А она?

– Я ж вам рассказываю: истерика. Со слезами. С криками. С монологом на полчаса. О том, как она страдает. О том, какая я блядь. Вас зачем-то приплела.

– В смысле?

– Ну, что вы такой хороший человек. А я типа вам задурила голову, и вы стали реагировать неадекватно. Ну, в общем, про мое блядство, я ж говорю…

– Интересно.

– Очень. Слушайте, а вы ж вроде меня пригласили. Мы так и будем здесь стоять?… Да вы не бойтесь, я ей уже позвонила, сказала, что я у вас побуду, а потом домой вернусь. Все нормально.

– Да? – растерялся Лева. – А когда это ты успела?

– Ну, когда… Тогда же, с улицы. По мобильнику. Хотите проверить?

– Не знаю. Может быть. Ну, пошли тогда?

– Тогда пошли.

Теперь он понял, что она напряжена. Даже очень. По походке, по каким-то едва уловимым движениям лица, по тому, как сжала кулаки в карманах куртки. С другой стороны, он впервые видел ее не дома. Может, она всегда так ходит, так разговаривает, так напряженно щурится на свежем воздухе?

Он решил, что говорить на улице больше не надо. Лучше дома. Успокоится, попьет чаю. Проверим, был ли звонок маме. Но сначала – пусть отойдет. Что случилось, то случилось. Надо выжимать ту ситуацию, которая есть. Надо к ней приспосабливаться, к ситуации этой.

Так что шли они молча, она лишь оглядывалась на него – потому что шла заметно быстрее, и шаг был длиннее, и вообще Лева резко почувствовал себя рядом с ней медленным стариком, и это злило.

– Прямо? – спросила она наконец, чтобы как-то подбодрить его шаг.

– Налево.

В этот момент они как раз переходили бывшую Большевистскую улицу – военный штаб, желтый дом с библиотекой, его теперь переделали в какую-то новомодную хреновину, со стеклом по всему фасаду, совершенно не желтую, а какую-то сине-розовую, оставили, наверное, только фундамент. А вот и арка.

Кто бы знал, что в том же месте, на той же улице, он опять переживет приключение. Приключение без начала и без конца. Случайное, веселое и отчего-то страшное…