Последний орк - Сильвана Мари

Как поведал Джастрин, деревянный мост был покрыт росписями и барельефами, изображавшими победы сира Ардуина.

Одно лишь упоминание имени Йорша вызывало боль в душе Роби, и, чтобы произнести его, ей пришлось собрать всю свою волю, изо всех сил думая об Эрброу и о ребенке, которого Роби носила под сердцем. Она попыталась спокойно расспросить Джастрина о стратегии сира Ардуина, заставив повторить слово в слово все, что рассказывал ему Йорш о способах ведения войны победоносного короля. Но на вопросе о стратегии поток слов Джастрина, к несчастью, иссяк: он не имел о ней ни малейшего понятия. Они еще не дошли до этого. Все, что успел рассказать ему Йорш, — это две фразы, которые постоянно повторял сир Ардуин: «Я сражаюсь тем, что есть» и «Я сражаюсь, чтобы побеждать».

Роби заставила мальчика повторить эти слова два раза, чтобы удостовериться, что на этом советы великого полководца заканчивались. В них не было никакого смысла, и на них не стоило надеяться.

«Я сражаюсь тем, что есть».

«Я сражаюсь, чтобы побеждать».

Это больше походило на слова, которыми подбадривают друг друга мальчишки из уличных банд, перед тем как завязать драку.

Складываясь в неровный геометрический рисунок, в лагере орков чередовались линии огней и ряды кольев с головами людей, не сумевших избежать встречи с врагом. Воины на стенах Далигара узнали и назвали по именам своих товарищей по оружию — тех, кто мужественно зажег сигнальные огни, предупредив о нашествии орков, и затем в отсутствие приказа покинуть пост остался стоять на страже в ожидании собственной смерти. Розальба находилась достаточно далеко, но она представила себе глазницы, поддавшиеся гниению и мухам, волосы в запекшейся крови. Несмотря на большое расстояние и тусклый свет заходящего солнца, даже отсюда видны были лица с застывшими в последнем крике ртами.

Даже с городских стен можно было различить запах осаждавших, вонь экскрементов и гнилого мяса, и никакому свежему ветру, без труда поддерживавшему в воздухе парящих чаек, было не под силу отогнать этот запах или хотя бы немного ослабить его.

Воды Догона давно уже были грязными и непригодными для питья. Все, что осталось у горожан, — это низкий колодец недалеко от южного подъемного моста. Вероятно, именно здесь орки собирались начать наступление.

На основании выводов Джастрина, который хоть ни черта не смыслил в стратегии сира Ардуина, зато неплохо разбирался в привычках орков, можно было предположить, что ночь пройдет спокойно. Атаки стоило ждать не раньше чем на рассвете.

Когда у орков был выбор, они не сражались ночью. И на этот раз они могли выбирать все, что им было угодно.

Ночью не видны переломанные руки и ноги, боль, страх гибели и предсмертный ужас неразличимы во тьме, и лишь вопли нападающих да стоны умирающих и раненых поддерживают ярость атаки. Днем же солнце светит вовсю и отражается на окровавленных копьях и топорах, приумножая воодушевление атакующих. Ярко освещенные открытые раны предстают во всем своем жутком великолепии: вывалившиеся из распоротых животов кишки, перерезанные горла, потускневшие глаза на отрубленных головах и обугленные останки сожженных заживо. Только в случае крайней необходимости орки отказывались от подобного зрелища, и в настоящий момент такой необходимости не наблюдалось.

— До завтра Далигар никто не тронет, — заверил Джастрин. — А если нам повезет и завтра пойдет дождь, то у нас будет еще один день жизни.

— Что, под дождем они не сражаются?

— Сражаются, но только когда очень спешат. Им не нравится дождь.

В это мгновение налетел ветер. С каждым часом он дул все сильнее и сильнее, пока не разогнал тучи, унеся вместе с ними и надежду на дождь.

Всего одна ночь. Последняя ночь.

— Болотные орки — отличные пловцы и неплохие скалолазы. Вон, видишь, внизу? Те груды непонятно чего? Это лодки. Они делают особые лодки, легкие, из веток и кожи. Болотные орки повсюду таскают с собой десятки таких лодок на небольших деревянных телегах, покрытых соломой.

— Значит, наш ров нам совсем не подмога?

— В чем-то он нам поможет: они не смогут установить лестницы, — утешил ее Джастрин.

Роби увидела лодки с высоты городских стен. Каждая из них могла вместить двух человек, и их было видимо-невидимо. Было очевидно, что один только ров не мог остановить орков. Нужны были еще какие-то оборонительные меры.

Недалеко от лодок орки установили высокий шест, обмазанный жиром и блестевший в тусклом свете костров.

— А это еще что? — спросила Розальба.

Джастрин на мгновение задумался, не сразу найдя правильный ответ.

— Это для тренировки воинов-акробатов.

Группа орков карабкалась по шесту, словно по столбу с призами на верхушке, который Роби видела однажды на ярмарке.

— Видишь? — спросил Джастрин. — Это и есть воины-акробаты.

— То есть лодки подплывают к городу, и потом орки лезут на стены?

— Ага, пока кто-то из них не сможет опустить подъемный мост. Тогда мы, считай, пропали.

Розальба смотрела на орков, которые взбирались по столбу и спускались с завидной ловкостью, будто в некоем вертикальном танце, бросая вызов скользкой поверхности и весу собственного тела, казалось, вовсе отсутствовавшему. Роби продолжала завороженно смотреть на орков-акробатов, не в силах оторвать от них взгляд, пока Джастрин не обратил ее внимание на катапульты.

За кавалерией и рядами пехотинцев Роби различила бесчисленные катапульты, огромные, черные, наводившие ужас. В них были впряжены ослы, приволокшие их сюда незадолго до захода солнца.

— Это для подъемных мостов. Орки закидают их связками пропитанных смолой и подожженных дров. Не думаю, что они смогут перелететь через городские стены и достать до крыш домов, но подъемные мосты точно сгорят дотла, и между орками и городом останутся лишь решетки. А решетки, если взяться всем вместе, можно и поднять.

Роби почувствовала, как ее захлестывает волна ужаса и отчаяния. Кроме нее, командовать городом было некому, а она совершенно не представляла, какая стратегия могла бы помочь ей отразить атаку орков. Роби стояла на городской стене и смотрела вниз. Смущенный ее молчанием, Джастрин отошел — видимо, чтобы поискать себе более благодарного и внимательного слушателя.

Единственным разумным планом казалось сдаться без боя. Но, как уже довольно пространно объяснил ей Джастрин, слово «разумный» было не слишком уместным по отношению к осадившим их бандам.

— Тех, кто сдается, они убивают еще более зверскими способами. Те, кто пытался сдаться, жестоко за это поплатились.

— Жестоко поплатились? Но за что? Ведь они всего лишь решили сдаться!

— Поплатились за то, что отняли у орков наслаждение битвой. Думаю, они оскорбляются, когда им не дают драться. Они ведь воины, понимаешь? Они чувствуют себя обманутыми, если никто не сражается с ними. Их это раздражает.

— Раздражает? — переспросила Розальба. Она не была уверена, что правильно все поняла. Джастрин старался использовать понятные слова, как это делал Йорш, но результат оставался сомнительным.

— Да, раздражает, — подтвердил Джастрин.

— Но мне кажется, они раздражаются и тогда, когда с ними воюешь или пытаешься от них убежать!

— Это так, — безутешно согласился с ней Джастрин. — Они вообще ужасно раздражительны.

— А ты не знаешь, существует ли какой-нибудь способ избежать гибели от лап орков?

— Да, если мы сами друг друга поубиваем. Была такая крепость, где все перебили друг друга, давно, еще до правления эльфийских королей. Когда пришли орки, то нашли всех мертвыми и ничего никому не смогли сделать.

— Они небось дико рассердились, — заметила Розальба, — они ведь такие раздражительные!

— Да уж, — ответил Джастрин без малейшего намека на сарказм, — но делать было нечего.

Наверняка даже самый великий из королей, самый могучий из воинов не нашел бы другого выхода, кроме как перерезать себе горло, после того как перерезал бы горло всем детям, избежав тем самым намного более длительной и мучительной процедуры умерщвления, которой подвергли бы их орки после взятия города.

Мысль о коллективном самоубийстве казалась ей единственно возможной, и Роби долго утешалась ею, пока солнце окончательно не скрылось за горизонтом и на почти свободном от туч небе не засверкали первые звезды.

Потом она отбросила эту идею, ибо та была не чем иным, как трусостью.

Далигар погибнет, но погибнет, сражаясь, удерживая орков и давая возможность остальному, пока еще свободному, миру собраться с силами и отразить нападение. Они подохнут, все, до последнего ребенка, до последней вшивой собаки, последней больной курицы, но подохнут, сражаясь, сражаясь так долго, насколько это возможно.

Ее обожаемая дочка и ребенок, которого Роби носит под сердцем, умрут вместе с ней, и племя эльфов прекратит свое существование, так же как род Ардуина, Владыки света. Они умрут этой ночью, но умрут не трусами. У них нет выбора, жить или умереть, но они могут выбрать, умереть ли им людьми или жалкими мошками, которых кто-то просто прихлопнул рукой жарким летним вечером. Каждая пущенная стрела, каждый убитый, раненый или задержанный сражением орк — это еще один день для Мира Людей, чтобы собраться и контратаковать. И они не просто дадут остальным дополнительное время, они подарят им мужество и веру. Вокруг костров во время привалов, в сражении и просто безлунными ночами, когда вера теряется и быстрая смерть без мучений становится единственным желанием, люди будут рассказывать о Далигаре, который погиб, сражаясь, сопротивляясь врагу, отстаивая улицу за улицей, дом за домом, воина за воином, и тогда мужество вернется к людям и вновь возродится надежда.