Публичное одиночество - Никита Михалков

И дело не в том, чтобы воспитывать у молодежи милитаристический дух, но они должны ощутить судьбу, мысли, мечты, желания погибших за них в войне двадцати восьми миллионов соотечественников… (I, 83)

(2003)

Я исхожу из того, что наши ветераны получили и свою войну, и свое кино.

А для молодых людей, которым сегодня четырнадцать, пятнадцать, семнадцать, двадцать, двадцать пять лет – для них Вторая мировая война (для нас – Великая Отечественная) стала чем-то похожей на Куликовскую битву, на войну 1812 года…

Но я абсолютно уверен: без реального осознания того, в какой стране мы живем, и того, что ей пришлось пережить, в нашей стране жить невозможно.

Рано или поздно реальность отомстит за незнание истории…

Повторяю, для меня эта картина <«Утомленные солнцем – 2»> – попытка сфокусироваться именно на этом. Но точно знаю, что, скажем, замечательная глобальная картина Озерова (покойного, Царство ему Небесное) «Освобождение» или замечательная великая картина «Судьба человека» Сергея Федоровича Бондарчука (тоже ушедшего, и тоже Царство ему Небесное) – это фильмы, которые остались в истории, но которыми сегодня удержать молодого человека в зале невозможно.

Это не значит, что мы собираемся идти по пути компромисса – клипов и рекламы.

Но это значит, что мы стоим перед проблемой: как заставить молодого человека усидеть в зрительном зале, чтобы рассказать ему о Великой войне? Как заставить его реально почувствовать себя среди тех героев, которых он видит на экране?

Такова мечта любого режиссера, но в данном случае, честно вам скажу, мне кажется это очень и очень важным сегодня…

Понимаю: то, что мы хотим сделать, может раздражить ветеранов и историков. Но я понимаю, что есть более важная задача, нежели документальный исторический пересказ реалий.

Есть молодое поколение, которое нельзя потерять с точки зрения его ощущения истории своей страны. Хотим мы того или не хотим, одним из самых важных событий для нашего Отечества была эта кровавая война.

Мне трудно, честно вам скажу, оторваться от собственных представлений, которые воспитаны во мне с детства идеологией, школой, институтом, кинематографом. Но также понимаю, что если мы от этого не оторвемся, то нам не удастся собрать вокруг картины заинтересованные молодые жизни.

Молодые! И поэтому, конечно, я маюсь. Но, как говорится, глаза боятся, а руки делают. (XI, 2)

(2003)

А еще я вам скажу такую вещь.

Вы знаете, чем больше я читаю и смотрю хронику (и особенно таких писателей, как Бакланов или Некрасов), тем сильнее физиологическое ощущение всего того, что происходило. Вы понимаете: привыкание к смерти, к трупам, – и все равно люди, которые прошли всю войну, какое самое сильное ощущение у них осталось, что они вынесли из войны, какие чувства?

Страх?.. Нет.

Голод и желание спать! Для всех… Или, скажем, вот это вот ощущение, когда твоя конкретная задача – вон кустик, к нему нужно добежать. Добежишь – еще продлил себе на двадцать секунд или на пять минут жизнь.

Вот если бы мне удалось, дал бы Господь, вот это состояние как бы внутри человека, внутри огромной войны показать… Для маршалов, для главкомов эта война на большой карте номерами обозначена, а ведь если это все, эти номера сужать-сужать-сужать – и вот он, конкретный человечек, в каске сидит в болоте.

Вот если бы мне удалось попытаться, если бы Господь бы дал, от этого конкретного увидеть обобщение, я был бы очень счастлив, но это очень трудно.

Вот это – моя задача. (V, 16)

(2004)

Интервьюер: Два года назад Вы говорили, что сценарий фильма о войне («Утомленных солнцем – 2») в целом сложился… Что же теперь Вы все пишете и пишете? Как это понять?

Дело в ужасающем многодесятилетнем давлении клише. Ты обдумываешь сцену, уже начинаешь ее чувствовать – и вдруг понимаешь, что подобное было. Что ты уже видел такую сцену, как правило, в советских, иногда в зарубежных фильмах.

Кино о Великой Отечественной – целая планета: с картинами Столпера, Чухрая, Бондарчука и многих других. Это лишь одна проблема.

Вот другая, более серьезная: фильмы о войне, как правило, снимали люди, которые воевали. Это вроде бы важно для достоверности. Но все классические военные фильмы – вольно или невольно – иногда подсознательно воссоздавали общепринятую героико-патриотическую интонацию, нарушить которую было совершенно нереально. Стоило только пошатнуть правила, как режиссера мгновенно брали в жесткий идеологический шенкель, после которого трудно было выжить. Достаточно вспомнить тяжелую судьбу замечательного фильма Алексея Германа по сценарию Эдуарда Володарского «Проверка на дорогах».

Основой и темой любого военного фильма были героизм и мужество советского солдата и офицера. Да, героизм был, и был он великим, небывалым, почти мистическим! Тем не менее даже самые искренние из режиссеров-фронтовиков (я не говорю про халтурщиков и конъюнктурщиков) создавали то представление о войне, которое должно было воспитывать зрителя таким, каким его хотела видеть власть.

Правильно?

А в результате (я не знаю, корректно ли столь категорическое утверждение), но в результате режиссерская индивидуальность в этих картинах в какой-то степени все-таки нивелировалась.

И даже «Женя, Женечка и „катюша”» или «В бой идут одни „старики”» со всеми своими невероятными для тех лет «ликерами-шасси», или «Перекличка» Храбровицкого (совершенно новое по стилю кино), или «Они сражались за Родину» Сергея Федоровича Бондарчука – фильм, который при всех прочих равных я по глубине и силе ставлю выше многих… Все равно при всей гигантской разнице режиссерских индивидуальностей эти картины в своей идеологии схожи. Мы все равно упираемся в то, что некое невидимое, подкожное, неосязаемое клише существует.

Может, отдельно стоит картина Ларисы Шепитько…

Имеете в виду «Восхождение»?

Естественно. Там нет войны в прямом смысле. Есть психология войны, психология страха, все, что угодно, кроме военных действий…

Другое дело, что мы всегда оценивали военные картины по тем законам, по каким они были сняты. Как здорово играет Серпилина Папанов! Какой Лавров! Или, скажем, «Великий перелом», снятый прямо в 1946-м… Замечательная картина! С таким психологическим напряжением! Непосредственно снимавшаяся на развалинах Сталинграда! Но и она под грузом идеологии…

И так трудно, замышляя сегодня фильм про войну, из-под этого выползти. Не менее тяжело отойти и от другого связывающего тебя обстоятельства, что существует историческая правда, что, условно говоря, 27 августа 1943 года 164-я дивизия находилась там-то, а не здесь… Но надо ведь отдавать себе отчет в том, что ты сегодня делаешь кино для людей, которые, с одной стороны, насмотрелись «Матриц», «Властелинов колец», «Рядовых Райанов», а с другой – «Бумеров» и «Антикиллеров».