Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

Наступило новое молчание, в течение которого Магги продолжала пристально смотреть в окно и наконец, сделав над собой усилие, снова обратила глаза на спину Минни, сказав:

– Я жалею, что Люси была принуждена выехать, чрез это мы лишены возможности заняться музыкой.

– Завтра вечером у нас будет еще один певец, – сказал Стивен. – Скажите вашей кузине, что Филипп Уоким воротился. Я видел его сегодня, когда пошел домой.

Магги вздрогнула, какой-то трепет мгновенно пробежал с головы до ног по ее жилам. Новые образы, возбужденные в ней именем Филиппа, на половину изгнали тяжелое стеснение, в котором она находилась. Она с внезапною решимостью встала со стула и, положив Минни на ее подушку, достала из угла люсину работу. Стивен был поражен и раздосадован: он вспомнил, что Люси рассказывала ему о их семейной ссоре, и подумал, что Магги неприятно было слышать имя Уокима, произнесенное так неожиданно. Незачем было ему оставаться долее. Магги уселась за работу и смотрела гордо и холодно, а он был растерян, жалея, что пришел. Подобное неуместное посещение должно сделать человека неприятным и смешным. Без сомнение, нетрудно было Магги понять, что он наскоро отобедал в своей комнате для того, чтоб опять уйти из дома и застать ее одну.

Подобное настроение ума было весьма ребяческое для развитого двадцатипятилетнего молодого человека, нелишенного образование; но если мы прибегнем к истории, то, быть может, оно покажется нам возможным.

В эту минуту клубок маггиной шерсти покатился на под и она протянулась достать его. Стивен также встал и, подняв клубок, взглянул на Магги глазами, в которых выражались досада и сожаление, придававшие лицу его выражение, которое показалось Магги совершенно-новым, когда глаза их при этом встретились.

– Прощайте, – сказал Стивен тоном, выражавшим также неудовольствие и вместе с тем мольбу. Он не смел протянуть руки и потому вложил обе руки в задние карманы.

Магги подумала, что, быть может, она была с ним слишком сурова.

– Разве вы не хотите остаться еще у нас? – сказала она робко, уже не отворачиваясь от него, боясь, чтобы это также не было нелюбезно.

– Нет, благодарю вас, – сказал Стивен, продолжая глядеть в эти полунедовольные, полуобворожительные глаза, как человек, мучимый жаждой глядеть на следы отдаленного ручейка.

– Лодка меня дожидается… Вы скажете вашей кузине?

– Да.

– То есть, что я принес ей ноты.

– Да.

– И что Филипп воротился.

– Да. (Магги этот раз не приметила имени Филиппа).

– Не выйдете ли вы немного в сад? – сказал Стивен, еще более нежным голосом, но, вслед за тем, ему стало досадно, что она не ответила ему: «нет», потому что она шагнула к открытому окошку и он был принужден взять свою шляпу и пойти с ней рядом. Но он тотчас же придумал как вознаградить себя.

– Возьмите мою руку, – сказал он почти шепотом, как будто говоря какую-нибудь тайну.

Есть что-то странно-привлекательное для всякой женщины опираться на твердую мужскую руку: при этом всю прелесть для них составляет не самая опора, в физическом отношении, а сознание этой опоры, присутствие силы, вне их находящейся, но им принадлежащей: все это постоянно занимает их воображение.

Но этой ли причине, или по другой, но Магги взяла руку Стивена; они пошли вместе вокруг куртинки и под нависшею зеленью акаций, в том же сонном, туманном состоянии, в котором находились за четверть часа перед тем, с одною только разницей, что Стивен получил тот взгляд, которого так добивался, а все-таки не чувствовал в себе признаков возвращение благоразумия, а у Магги сквозь умственный туман теперь изредка мелькали вопросы: как она сюда попала? зачем она вышла? и. т. и. Они не говорили ни слова. Если б не это молчание, то они оба менее тягостно чувствовали бы присутствие друг друга.

– Берегитесь, здесь ступенька, – сказал наконец Стивен.

– О! я теперь пойду домой, – ответила Магги, и мысленно поблагодарила эту ступеньку, как свою избавительницу. – Прощайте.

Она в одну минуту выдернула свою руку и побежала назад, к дому. Она не подумала о том, что это движение придаст еще более неловкости их воспоминанием о последнем получасе. У нее для этого не оставалось мыслей. Она только кинулась в низенькое кресло и залилась слезами.

«О Филипп, Филипп! Как бы я желала, чтоб мы снова очутились вместе в Красном Овраге: там было так спокойно!» Стивен с минуту поглядел ей в след, потом направился к лодке и вскоре был высажен на буян. Он провел вечер в бильярдной, куря сигару за сигарой и проигрывая одну партию за другой. Он решился не думать, не допускать в себе более ясных воспоминаний о Магги, нежели те, которые были возбуждены постоянным присутствием ее. Он мысленно продолжал смотреть на нее, она обвила его руку.

Но вот ему представилась необходимость идти домой в эту прохладную звездную ночь, а вместе с тем необходимость проклинать свое неблагоразумие и давать себе горькое обещание впредь не отваживаться видеть Магги одну. Это было сумасшествие; он был влюблен, глубоко-привязан к Люси и, притом, связан относительно ее, как только может быть связан благородный человек. Он жалел, что увидел эту Магги Телливер, чтоб потом испытывать по ее милости такую лихорадку; она, быть может, составила бы нежную, но странную, беспокойную, но очаровательную жену для кого-нибудь другого; но он сам никогда бы, не избрал ее для себя. Чувствовала ли она то же что и он, он надеялся – что нет! Ему не следовало уходить; он впредь будет обуздывать себя. Он будет стараться быть ей неприятным, ссориться с ней. Ссориться? Возможно ли ссориться с созданием, у которого такие глаза, вызывающие и умильные, противоречащие и ласкающие, повелительные и умоляющие – словом, полные чудных противоречий? Видеть такое создание, укрощенное любовью – это была бы судьба завидная… для кого-нибудь другого.

Стивен заключил этот внутренний монолог сдавленным восклицанием в то время, как он далеко отбросил конец последней сигары и, вложив руки в карманы, пошел более медленным шагом между кустарником. Восклицание это не выражало мирного настроение духа.

ГЛАВА VII

Филипп опять выходит на сцену

Следующее утро было очень дождливое, погода вообще была такая, в которую обыкновенно соседи делают нескончаемо-длинные визиты своим хорошеньким соседкам. Дождь, который не помешал нашему приходу, кажется ужасным при одной мысли об обратном путешествии и притом, всегда кажется, что вот скоро прояснится. Ничто, Конечно, кроме открытой ссоры, не может сократить наш визит. Если же тут примешается и любовь, то что может быть в Англии прекраснее дождливого утра? Английское солнце сомнительно, женские шляпки никогда не бывают вне опасности, а если вы сядете на траву, то рискуете, простудиться. Дождик, напротив, вещь надежная; на него положиться ложно. Вы надеваете свое непромокаемое пальто и летите прямо к своей возлюбленной, там усаживаетесь, не боясь докучливых визитов, на любимом вашем месте, немного выше или немного, ниже того места, где всегда сидит ваша богиня. В сущности для метафизического, ума это, все равно, но в этом и кроется причина, почему женщин обожают и в то же время на них смотрят свысока.

– Стивен, я знаю, придет сегодня ранее обыкновенного, – сказала Люси: – он всегда приходит раньше, когда дождик идет.

Магги не – отвечала. Она сердилась на Стивена и начинала думать, что он сделается ей совершенно, противен. Если б не дождик, то, она ушла бы на все утро к тетке Глег и тем избегла бы неприятности видеть Стивена. Но и теперь она решилась найти какую-нибудь причину и остаться с матерью.

Но Стивен не пришел рано, а прежде него явился еще ближайший сосед. Филипп, входя в комнату, хотел, только поклониться Магги, чувствуя, что их отношение были тайной, которую он не в праве выдать. Но когда Магги встала к нему на встречу и протянула руку, он тотчас понял, что Люси все знает. Они оба заметно смутились, хотя Филипп и провел несколько часов в приготовлении к этой сцене. Но, подобно людям, прожившим много лет без всяких ожиданий сочувствия, он редко терял власть над собою и всегда гнушался с понятной гордостью всякого заметного проявление чувства… Бледность, несколько более; обыкновенного, напряжение ноздрей, когда он говорил, и голос, выражавший нечто более, простого равнодушие – вот единственные признаки внутренней драмы, происходившей в душе Филиппа. Но Магги, неимевшая способности скрывать своих впечатлений, почувствовала, что, когда она пожала руку, Филиппу, на глазах у ней выступили слезы. Слезы эти не были вызваны горем – нет, это были слезы в роде тех, которые женщины и дети проливают, когда они нашли себе покровителя и могут без страха смотреть на прошедшую, но грозную опасность. Филипп, о котором она не могла прежде думатьбез опасения справедливого упрека Тома, теперь казался ей какой-то внешней совестью, под сенью которой она могла найти спасение и новые силы к борьбе. Ее нежная, спокойная привязанность к Филиппу, казавшаяся давно еще в детстве, теперь казалась ей каким-то святилищем, в котором она может укрыться от приманчивого влияние человека, от которого она должна всеми силами отшатнуться; ибо, кроме тревоги душевной и внешнего несчастья, это влияние ничего не могло принести. В ее привязанности к Филиппу скорее затронуты были чувства сожаление и женского самопожертвование, чем ее тщеславие и другие эгоистические наклонности ее характера. Эта новая перемена к ее сношениям с Филиппом увеличила еще более ее опасение, чтоб не переступить границ, на которые согласился бы Том. Она протянула руку Филиппу и почувствовала слезы на глазах без всякого упрека совести. Люси ожидала этой сцены и ее добрая душа радовалась, что она свела опять Магги и Филиппа; но между тем, при всем ее уважении к Филиппу, она не могла не согласиться, что Том имел основание быть пораженным их физическою несоответственностью, особенно это было понятно в прозаическом Томе, нелюбившем ни поэзии ни волшебных сказок. Но, как скоро только было можно, она начала говорить, чтоб они имели время придти в себя: