Яконур - Давид Константиновский

Кудрявцев мог быть удовлетворен и дать себе передышку; он верно выбрал направление, его восхождение шло успешно, замыслы и достигнутое наконец ощутимо сближались. Приняв подход к миру как системе элементов уже не в качестве одного из исследовательских методов, а как основу взгляда на жизнь, он руководствовался им постоянно, получая от этой подмены помощь, удобство, силу, преимущество перед другими, уверенность, ощущение правоты; освобождение от многих способных мешать ему сложностей и ограничений в общении с внешним миром и многих трудностей внутри себя, в том числе — автоматическое отключение дара чувствовать вину, личную ответственность и запреты. Институт сам плыл к нему в руки; Кудрявцев знал, — на этом своем коне он имел возможность запросто въехать в директорский кабинет. Поворот, который ему вместе со Свирским удалось придать на совещании докладу Ольги, не представлял для Кудрявцева ни тактического изобретения, ни повода для воспоминаний. Объективные критерии? Это заблуждение он давно подарил тем, кто еще продолжает наивно верить во всесилие науки установить истину. Его объективные данные оказались нужны, объективные данные других должны потесниться…

Все более, все более туго закручивает он листы.

Затем внезапно бросает на стол.

Обсуждению придали обычный гладкий академический ход; все были лояльны и бесстрастны; но Кудрявцев знал, кто больше не поздоровается… И еще то минутное нарушение плавного хода, — едва живой, с палочкой, он, оказывается, существует еще не только на портретах, — который спросил, сколько за это платят! И молодой, в джинсах и свитере, пижон, нынешнее светило, который ответил: кто платит, тот и заказывает музыку!..

Листы разворачиваются, распадаются, валятся со стола.

Да если бы одно это… Собрались, потешили себя и разбежались; что они ему! Если бы только это…

Он чувствовал, что происходит, и предвидел уже, что произойдет дальше… Его жизненные удачи были от противостояния комбината и института, он был нужен потому, что существовала эта конфронтация, значит, — пока она существовала; теперь же, когда началась разрядка… они все вместе называют ее конструктивным подходом… теперь он становился не нужен! Даже Шатохин отмахнулся от него, когда Кудрявцев хотел увидеться с ним перед отъездом. Шатохин!.. А наладится мир, комбинат и институт начнут сотрудничать, — тогда он не только не потребуется никому, наоборот, окажется помехой и тем, и другим; по меньшей мере будет напоминанием о прошлом и уже потому нежелателен… все, что он сделал, обернется против него!

Любыми способами подогревать оставшиеся неприязни… одно — до чего они там договорились, другое — годами ухудшавшиеся личные отношения… использовать каждый шанс… всякое недоразумение… сколько удастся. Выиграть время. Между тем попытаться что-то предпринять… объяснить… подать себя иначе…

В конце концов, он вообще не хотел ввязываться, его дело было исследовать и сказать: вот этот компонент в стоках не страшен, этот — вреден; он не собирался выпадать из своей роли исследователя, его дело было — изучить, а там уж что дальше — всем известно, какие на Яконур крупные силы завязаны… Он только поставил работу, притом использовал новейшие методы, учел отечественный и зарубежный опыт, набрал обширную эмпирику; не его вина, а общая беда, что имеющиеся методики несовершенны, он готов совершенствовать их и дальше… Да он зятя собственного, Виктора-то, члена семьи, мужа своей дочери, — отдал Савчуку для его, Савчука, работы!

Толчок, импульс! — от человека, обладающего потенциалом такого вида энергии и способного отдать свой потенциал другому… Передать — из рук в руки.

Таково было передававшееся Герасиму.

То была особая энергия, она не иссякала даже при самом невероятном дефиците энергии вообще, когда природа отказывалась, говорила «нет» и течение жизни продолжалось только уже со дна, с трудом и искусственно собираемыми днями; и все, что необходимо для обладания ею, каждый ее обладатель носил внутри себя. То была особая энергия и потому, что можно оказывалось ею делиться с другим, отдать другому, передать из рук в руки, перелить в иное тело; она, таким образом, не подчинена, в обычном смысле и порядке, была законам природы, которые должны вынуждать человека ощущать себя беспомощным, предлагая ему осознать, сколь мало он в состоянии сделать для другого, чьи чувства, чьи мысли он разделяет, — и тем, как положено законам природы, ставить человека на место, в мироздании; можно оказывалось, если обладаешь ею, помочь, кому сострадаешь, сочувствуешь, сопереживаешь, — отдавая себя. То была особая энергия и потому, что, делясь этой энергией, дающий не оскудевал ею; еще и так нарушались обыденно понимаемые правила естества, — не соблюдался закон сохранения; передавая и в то же время сберегая, каждый, следовательно, тем самым умножал ее в мире, а значит, и в себе.

Здесь была очевидная победа людей над природой; и такая, в которой заложено исключительно только добро.

Победа в обращении с энергией? — в отличие от тепловой, например, полностью подчиненной всем общим законам, от энергии ядра, не разбирающей добра и зла, — частная победа в обращении с энергией?

Иной, совершенно новый род энергии: порождение человека; его собственное творенье, его вклад в мироздание; энергия, реализуемая природой только посредством человека; отличная от прочих, рождаемых ею непосредственно, и, значит, вольная обитать на свете по особенным законам; накапливаемая в несуществующей в действительности душе и действенно существующая объективно — проявляющая себя в мыслях и поступках. Энергия, воспарившая над телом и физической жизнью; с муками отделившаяся от них и оставшаяся их частью; не меньшее, чем они, воплощение человека и его сущности. В человеческом выражении — только людям свойственная, принадлежащая и подвластная; созданная ими для себя; и в то же время — продолжающая всеобщую эволюцию. Основа человеческого бытия человека, только благодаря ей могло — и без нее не могло — оформиться и оберечься человечество и человеческое. Новая сила в мире, иногда ничтожно слабая перед другими, иногда самая великая.

В этом, в создании новой энергии, новой силы в мире, такой, ничего подобного по сложности и совершенству которой до появления человека не существовало, — и была настоящая победа, одержанная людьми… Над природой? Да, над собой. Благодаря себе… Заложено в ней, в этой победе, и вправду, исключительно только добро.

Такого свойства было то, что передавалось и Герасиму…

И потому начавшееся движение в его душе обретало все более определенное направление, уводя постепенно Герасима от колебаний и растерянности, которые возбудила в нем потеря прежних своих понимания себя и взгляда на мир… Пространство для колебаний с каждым импульсом сокращалось; Герасима все сильнее обязывали, притом — властным и неотвратимым образом; обязывали перед той частью себя, которой он не мог пренебречь; при этом обязывали таким образом, что ограничения выбора ощущались как необходимые и долгожданные опоры, и делали это люди, от которых счастьем было зависеть… И накапливался, накапливался потенциал обретенной, полученной от других и суммируемой энергии, и достигал тех пределов, когда можно решиться на отчаянное усилие, необходимое, чтобы совладать с самим собой… Здесь было множество долговременных влияний, все, что светило на него в течение всей его жизни; здесь были события этого дня, казалось, одномоментные, случайно приведшие одно за другим в движение и сложившиеся последовательно в логическую определенность.

Он ощущал, как приближается чувство облегчения, освобождения… Будто клапан открылся в нем для добра.

Все складывалось… К чему-то шло… Приближалось…

И наконец — этот вопрос Элэл!

Когда-то, в первый день, среди других вопросов, этот он принял как вежливый интерес…

Бумаг Элэл, конечно, не читал, в документы не заглядывал.

«Откуда вы?.. Кто ваши родители?..»

Молчание. Недоуменный взгляд Элэл.

«Откуда вы?..»

— Не знаю.

«Кто ваши родители?..»

— Не знаю.

Герасим был ниоткуда, был человек без родословной…

Как существо, выращенное в колбе, взлелеянное в пробирке, в питательном растворе, из ничего, искусственным, ненатуральным, не свойственным естеству образом!

Он не мог знать, каким местам и каким людям он наследовал, не мог знать, кто он и откуда…

Был никто и ниоткуда.

Не его вина… Скупые сведения о начальных обстоятельствах его биографии содержали примерную дату — год, месяц и два числа, между которыми стояло тире, — когда эшелон, продвигавшийся на восток, был настигнут самолетами; и примерное указание местности — название железнодорожной станции, не то пройденной уже эшелоном, не то еще предстоявшей.